М. И. Стеблин - Каменский
Источник: М. И. Стеблин - Каменский. Миф. - Ленинград, «Наука», 1976. - Академия Наук СССР. Серия «Из истории мировой культуры». Тираж 40000
Предисловие
Что такое миф? Автор начинает с рассмотрения известных ему теорий мифа и приходит к выводу, что нельзя ответить на этот вопрос, не определив предварительно место мифа в истории человеческого сознания, и что, следовательно, мифы надо изучать с точки зрения отражения в них этого сознания (глава Теории мифа). В соответствии с этим выводом автор обращается к некоторым частным аспектам сознания - представлениям о пространстве и времени и представлениям о личности - и их отражениям в некоторых конкретных, а именно в эддических, т. е. древнеисландских, мифах (главы Пространство и время в эддических мифах и Личность в эддических мифах). Однако в заключение автор решается обратиться и к общему вопросу - месту мифа в истории человеческого сознания и, следовательно, к самой этой истории (глава Миф и становление личности). Этот краткий обзор содержания книжки объяснит читателю, почему она состоит из названных выше частей.
Автор обращается к широкому кругу читателей. В книжке нет сносок, или, вернее, все они отнесены в конец, в примечания. Это сделано для удобства тех ученых специалистов, которых интересуют в первую очередь именно библиографические сведения.
Теории мифа
Нет такой нелепости или такого абсурда, о которых те или иные философы не утверждали бы, что это - истина.
Джонатан Свифт
Несмотря на то что исследованием мифов занимается целый ряд наук - литературоведение и фольклористика, этнография и антропология, наука о мифах и наука о религии - и что существует обширнейшая литература о мифе, основное в нем остается загадочным. Бесспорно в отношении мифа только одно: миф - это повествование, которое там, где оно возникало и бытовало, принималось за правду, как бы оно ни было неправдоподобно. Почему же, однако, раз то, о чем рассказывалось в этом повествовании, было явно неправдоподобно, оно принималось за правду? На этот вопрос, в сущности основной для понимания того, что такое миф, до сих пор не было найдено сколько–нибудь удовлетворительного ответа. Между тем если неизвестно, почему то, о чем рассказывалось в мифе, принималось за реальные факты, то неизвестно, и почему возникали мифы, что было их предпосылкой в сознании людей и т. д.
Но если для тех, среди кого миф возникал и бытовал, то, о чем рассказывалось в нем, было реальностью, если, следовательно, для них персонажи мифа или события, о которых в нем говорилось, были такими же реальными, как существа или события объективной действительности, то тогда существа или события, о которых рассказывалось, не могли, очевидно, «значить» что–то, т. е. быть условными обозначениями, знаками или символами чего–то. Ведь не может, например, существо, воспринимаемое как реально существующее, в то же время восприниматься как существующее только в качестве обозначения, знака или символа чего–то, т. е. как что–то придуманное. Так, не может живой человек быть аллегорией справедливости, художественным воплощением идеи долга, символом чувства ответственности и т. п. Вернее, он может стать всем этим только как персонаж художественного произведения. Но тогда он - продукт художественного творчества, осознаваемый как таковой, а не живой человек.
Тем не менее до сих пор изучение мифов сплошь и рядом сводится к попыткам установить, что тот или иной миф «значит», т. е. к толкованиям мифических персонажей или мифических событий как условных обозначений, знаков или символов чего–то. Спрашивается, неужели же тем, кто изучает мифы, неизвестно, что то, о чем рассказывалось в мифах, принималось за реальность, т. е., попросту говоря, что в мифы верили? Неужели же те, кто изучает мифы, не понимают, что толковать мифических персонажей или мифические события как условные обозначения, знаки или символы можно, только если игнорировать основное в мифе - то, что он принимался за повествование вполне достоверное?
Дело тут, по–видимому, вот в чем. Тот, кто изучает мифы, в них, конечно, не верит. Он поэтому не может не воспринимать их как вымысел. Но тем самым он подставляет свое собственное сознание, т. о. сознание, для которого миф - это только вымысел, на место сознания, для которого содержание мифа было реальностью. Другими словами, тот, кто изучает мифы, всегда имеет дело не с мифами, т. е. вымыслом, который осознается как реальность и поэтому пе может ничего «значить», а только с тем, что было когда–то мифами, но в результате подстановки современного сознания на место мифического превратилось в нечто совершенно отличное от мифа и даже противоположное ему, а именно - в вымысел, который осознается как вымысел и поэтому вполне может что–то «значить». По–видимому, понять миф, т. е. воспринять его так, как его воспринимали те, среди кого он возникал и бытовал, в современном обществе может только ребенок, да и то только такой, который свои фантазии принимает за реальность. Одно дело - изучать, другое - понимать.
В то время, к которому относятся древнейшие толкования мифов, т. е. толкования греческих мифов греческими философами, мифы уже не считались повествованиями достоверными. Мало того, казалось невозможным, чтобы они когда–либо принимались за таковые: слишком много было в них неправдоподобного и несообразного. Они поэтому казались просто вымыслом, сочиненным каким–то автором с той или иной целью. Таким образом, сущность мифа - то, что пока он был мифом в собственном смысле слова, он принимался за правду, как бы он ни был неправдоподобен, - оставалась непонятой. Она оставалась непонятой на протяжении всей античности, а также и в новое время вплоть до эпохи романтизма. Непонятым оставалось и то, что возможно творчество - в эпоху романтизма оно получило название «народного», - которое подразумевает неосознанное авторство, и что, таким образом, возможны произведения, за которыми не стоит никакой индивидуальный автор.
Неудивительно поэтому, что греческие философы толковали мифы как аллегории, придуманные какими–то авторами, пожелавшими прибегнуть к иносказанию. Так, Эмпедокл - он жил в V в. до н. э. - утверждал, что Зевс - это аллегория огня, Гера - воздуха, Гадес - земли, а Нестис (местная сицилийская богиня) - влаги. Множество аналогичных толкований гомеровских богов и богинь было предложено другими греческими философами. Зевс также толковался как небо, Посейдон - как море, Артемида - как луна, Аполлон и Гефест - как огонь и т. п. Боги и богини толковались также как качества или отвлеченные понятия. Так, Анаксагор толковал Зевса как разум, Афину - как искусство и т. п. Аллегорические толкования давались и целым мифам. Например, миф о Кроносе (титане, который проглатывал своих детей тотчас после их рождения) и его жене Рее толковался так: Кронос - это время, а Рея - это земля, она может рожать только с помощью времени, но то, что она рожает, сразу же проглатывается всепожирающим временем. Мифы толковались также как иносказательные нравоучения. Например, мифы, в которых бог или богиня нарушают супружескую верность, толковались как поучения в том, что нарушать ее не следует. Аналогичные толкования мифов Илиады и Одиссеи есть у Плутарха. В мифы вчитывались также аллегории философских концепций. Так, неоплатоники вчитывали в мифы аллегории учения о переселении душ.
Ученому было 72 года. Он известен как специалист в области иранистики, истории иранских языков, этимологии, фольклора и этнографии иранских народов, переводчик «Авесты». О его кончине сообщили в фейсбуке его коллеги по в Восточному факультету Санкт-Петербургского государственного университета. Иван Михайлович Стеблин-Каменский родился 5 ноября 1945 года в Ленинграде, в семье филолога Михаила Ивановича Стеблина-Каменского.
Академик Иван Стеблин-Каменский. Фото: https://s0tnik.livejournal.com/44138.html
В 1967 году работал учителем русского языка в сельской школе на Памире. С 1964 года участвовал в археологических и этнолингвистических экспедициях в Таджикистане, Туркмении, на Памире, в Туве, на Южном Урале, в Синьцзяне, Киргизии, Иране. Проводил там этнолингвистические и этноботанические исследования. В 1968 году окончил Кафедру иранской филологии Восточного факультета Ленинградского государственного университета по специальности «иранская филология». Изучал персидский, осетинский, хорезмийский, авестийский, афганский, среднеперсидский, древнеперсидский, согдийский, таджикский, арабский, древнегреческий и латинский языки. Также изучал персидскую литературу и материальную культуру Ирана.
В 1968 году поступил в аспирантуру на Восточном факультете при Ленинградском отделении Института востоковедения АН и в 1971 году защитил кандидатскую диссертацию на тему «Историческая фонетика ваханского языка». С 1971 года работал младшим научным сотрудником Ленинградского отделения Института востоковедения АН СССР. С сентября 1981 года работал старшим преподавателем на Восточном факультете. В 1984 году защитил докторскую диссертацию на тему «Земледельческая лексика памирских языков в сравнительно-историческом освещении» в Институте языкознания АН СССР в Москве.
С 1984 года — доцент кафедры иранской филологии Восточного факультета, с 1987 года — профессор, с ноября 1991 года по ноябрь 2006 года — заведующий кафедрой иранской филологии. С сентября 1994 года исполнял обязанности декана Восточного факультета Санкт-Петербургского государственного университета, в июне 1995 года был избран деканом, а в 2000 году был переизбран на второй срок, оставил пост декана в августе 2005 года. В 1997 году избран членом-корреспондентом РАН по Отделению языка и литературы, в 2003 году — действительным членом РАН. С декабря 2005 года — работал главным научным сотрудником Института лингвистических исследований РАН.
Автор более 150 опубликованных работ, в том числе книг: "Культурные растения в памирских языках. Очерки по истории лексики памирских языков. Названия культурных растений" (1982), "Этимологический словарь ваханского языка" (1999), "Стеблин-Каменские (Стеблинские, Стеблин-Каминские). Опыт историко-генеалогического исследования" (2005; совместно с В.В. Коротенко, А.А. Шумковым). Подготовил к изданию многие сборники, среди которых: "Сказки народов Памира" (1976), "Языки Восточного Гиндукуша. Ваханский язык. Тексты, словарь, грамматический очерк" (1976), "Сказки и легенды Систана" (1981), "Авеста. Избранные гимны" (1990), "Гаты Заратуштры" (2009) и др.
3 мая 2018 г. умер Иван Михайлович Стеблин-Каменский. Когда уходит такая личность, абсолютно легендарная для петербургской культуры, каждый вспоминает свое. Кто-то вспомнит его участие в ленинградской андеграундной поэзии 70-х годов, кто-то расскажет о его участии в археологических экспедициях, кто-то перечислит научные заслуги. У меня со Стеблиным связаны три эпизода, каждый из которых сыграл значительную роль в моей жизни.
В 1995 году, едва став деканом Восточного факультета, Иван Михайлович придумал новые подразделения, курсы и спецкурсы, обновляющие факультетскую программу. В частности, он придумал отделение истории Египта, на котором студенты одновременно должны были становиться и египтологами, и знатоками египетского диалекта арабского языка. Как бы диахронический Египет. С точки зрения ученого, такая затея могла прийти в голову только поэту, потому что на практике ты либо египтолог, либо арабист, и третьего не дано. Но Стеблин активно продвинул эту идею, и было несколько выпусков с дипломом "Историк Египта". Еще одной затеей нового декана было обучение историков древнего Востока истории и культуре синхронных цивилизаций. Ассириологи должны были изучать на старших курсах историю древнего Египта, а египтологи - наоборот, историю Месопотамии. Так вот, на это последнее он сосватал меня, работавшего тогда на Философском факультете. Не почитать ли Вам историю месопотамской культуры для египтологов 4 курса? Я ответил: отчего бы и не почитать. И целый год я просвещал троих египтологов, приобретая опыт чтения лекций на Восточном. Кстати, эта последняя инициатива прижилась, и на кафедре древнего Востока по-прежнему читают специалистам истории параллельных цивилизаций, как это задумал Стеблин.
В 1998 году Стеблин позвал меня читать философию культуры африканистам. А на следующий год я читал ее уже группе арабистов и иранистов. Кадровый выбор декана определялся тем, что я по выучке не философ, а востоковед, и поэтому буду иллюстрировать теорию примерами из хорошо известных дисциплин. Так и получилось. Учившиеся у меня в течение этих двух лет восточники впоследствии стали сочетать историко-филологические методы изучения источников с их культурологическим осмыслением. И эта инициатива Стеблина по-прежнему живет на факультете. Я до сих пор читаю философию культуры большому потоку студентов 2 курса.
В 2005 г. решалась судьба моего издания антологии переводов В.К.Шилейко. Собралась редколлегия Литпамятников, но в ней не было ни одного классического древневосточника (египтолога или ассириолога). Однако в ней состоял древнеиранист Стеблин-Каменский. Иван Михайлович взял слово и предложил, во-первых, поддержать издание, а во-вторых - назначить его ответственным редактором книги. После того, как я узнал о решении, Стеблин сказал мне, что вся ответственность за книгу, разумеется, на мне, но "крышу" он мне обеспечит. Он не вмешивался в сам процесс работы, не смотрел итоговый вариант, но на всех этапах напоминал издательству и редакторам "Науки", что наблюдает за процессом и хотел бы видеть результат. Через два года, когда книга вышла, я принес свежий экземпляр в Институт лингвистических исследований, где тогда уже работал Иван Михайлович. Он посмотрел, оценил красоту суперобложки и содержание книги. Поздравил меня с изданием. А потом подарил мне книгу своих переводов из Авесты.
В своем отношении к жизни, к людям, к науке Иван Стеблин-Каменский был поэт. Он даже на деканском месте оставался любителем спектаклей. На День филолога и восточника обязательно приходил в халате и тюбетейке и читал стихи на фарси. От Стеблина, помимо его научных трудов и стихов, останутся произведения уникального жанра - сборники анекдотов о востоковедах. В полном соответствии с мусульманской традицией иснада он всегда указывал передатчиков анекдотической традиции. Лучше всего поэту Стеблину удавались не лирические стихи о жизни, не пьесы, а шуточные стихи на юбилеи коллег по цеху. Всякий раз это был фейерверк остроумия, изысканная игра слов. Часто эти посвящения были выполнены в форме акростиха с фамилией (или даже с именем и фамилией) юбиляра. Больше всего Стеблин был похож на дервиша, незнамо как забредшего в собрание бюрократов. Свои научные доклады он тоже читал как суфийский остроумец - обязательно с усмешкой, с сильной жестикуляцией, с примерами из поэзии и с непременными остротами между каждыми двумя идеями доклада. Как декан он был рассеян, не всегда замечал человека, мимо которого проходил, постоянно где-то витал, часто даже не ходил, а немного вспархивал над коридорами факультета (была у него странная манера ходить полупрыжками). В этом тоже было что-то мистическое - острая тяга вверх. Православная вера Стеблина была с некоторым оттенком спектакля. Работники факультета до сих пор вспоминают, как он пригласил священника, чтобы тот окропил деканат святой водой и обмахал кадилом. Разумеется, это должно было выглядеть как серьезный ритуал, но вышел настоящий спектакль.
Достижения Стеблина-Каменского в науке очень серьезны и прочны. Он был крупнейшим знатоком Авесты и ваханского языка в России, одним из самых талантливых лингвистов-этнографов. Но и тут не без курьезов. Стеблина постоянно тянуло говорить и писать о растениях. В.Н.Топоров очень ценил это в нем, потому что был большим любителем деревьев и разных кустарников. О чем бы Иван Михайлович ни делал доклад - но в любом месте мог свернуть на этимологию какого-нибудь колоска, кустика или цветочка в иранских или - шире - во всех индоевропейских языках. Неслучайно его единственная монография посвящена именно культурным растениям в языках Памира. Часто во время его выступлений я ловил себя на мысли, что жду, когда он заметит в тексте какой-нибудь цветок и пустится о нем говорить. Видимо, в этом разносторонне одаренном человеке был силен и талант ботаника. Хотя "ботаником" по жизни он никогда не был.
Отец его, Георгий Георгиевич Стеблин-Каменский, был директором канцелярии Морского Министерства, а в последние годы перед революцией - сенатором по департаментам герольдики и судебному Правительствующего Сената. Кроме того он был председателем Российского общества морского права. Дед Ивана, Георгий Павлович Стеблин-Каменский, в последние годы своей жизни был Виленским губернатором в чине тайного советника. В это время он приобрел имение Биюцишки в Виленском уезде, где прошло детство Ивана.
Первоначальное образование Иван получил дома. Ольга Александровна, дочь вице-адмирала Александра Павловича Жандра, оказала огромное влияние на него и на двух его сестер, Ольгу и Елизавету, - это были благочестивые девицы строгой и праведной жизни; они умерли в году в городе Кашине Тверской области.
После смерти матери 17 августа года, окончил четыре класса гимназии и, в соответствии с семейной традицией, выбрал службу на флоте, поступив в Морской кадетский корпус, который окончил в году со званием корабельного гардемарина. При окончании Морского кадетского корпуса был награжден премией имени адмирала Нахимова.
Служба на флоте
В году был впервые арестован ЧК, но после непродолжительного заключения освобожден.
Летом года рукоположен в сан священника ко храму Святой Троицы на Стремянной улице и вскоре был назначен настоятелем этого храма и возведен в сан протоиерея . Пастве он отдавал все свое время и силы.
Осуждение по "Делу православных братств". Заключение в Соловецком лагере
Чтобы положить этому конец, ОГПУ стало все сильнее вмешиваться в церковную жизнь, в Петрограде было арестовано около сорока человек духовенства и мирян. Отца Иоанна обвинили в том, что он объединил вокруг себя православных и они стали собираться не только в храме, но и в квартирах, где читались акафисты, Священное Писание и священник объяснял одну или две главы из апостольских посланий. Вызванный на допрос, отец Иоанн сказал, что служил в квартирах некоторых своих прихожан молебны, после которых гости пили чай, а ожидая пока подадут, вели беседы на религиозные темы.
26 сентября года Особое Совещание при Коллегии ОГПУ приговорило отца Иоанна к трем годам заключения в Соловецкий лагерь . Всего к заключению в концлагерь было приговорено тридцать пять человек духовенства и мирян.
В Соловецком концлагере держался независимо, всегда ходил в священнической одежде и посещал церковные службы, доколе это позволялось; они были большим утешением в суровых условиях лагерной жизни. Писал из лагеря письма отцу, сестрам и духовным детям.
Служение в Воронеже
После освобождения был отправлен в административную ссылку в город Воронеж , куда он прибыл в ноябре года. Здесь он получил место священника в Алексеевской церкви бывшего Девичьего монастыря , а через некоторое время был назначен ее настоятелем и одним из благочинных Воронежской епархии . Благодаря его усилиям и активной поддержке, воронежскими прихожанами постоянно собирались и пересылались средства в Соловецкий концлагерь Воронежскому архиепископу Петру (Звереву) и другим находящимся в заключении православным.
2 сентября года в рабочем поселке, в котором находился Девичий монастырь, уже наполовину занятый безбожниками, состоялось собрание жителей поселка. Всего на территории монастыря было устроено 275 квартир, в которых людей неверующих, а также остававшихся в кельях монахинь проживало 872 человека. На собрании присутствовало 217 человек, и 100 человек было приглашено со стороны. Один из выступивших сразу указал на то, что почитатели и последователи арестованного архиепископа Петра (Зверева) начали религиозную деятельность:
"... Зверевщина опять подняла голову, гнездо ее полностью не было уничтожено, нужно их уничтожить через ГПУ" .
"В 31-й келье живет поп Иоанн, ставленник Зверева. Я живу в келье 89 и вижу, как этого попа посещают жены контрреволюционеров Нечаева и Пушкина (бывший ктитор Терновой церкви). Монашки учат детей рабочих подходить к этому священнику за благословением..."
8 сентября года в Воронежской газете "Коммуна" была опубликована статья "Новодевицкий монастырь - под рабочие квартиры. Церковь - под клуб". В статье, в частности, говорилось:
"... Всюду вынесены резолюции, в которых рабочие всецело присоединяются к требованиям населения поселка и со своей стороны настаивают на скорейшем выселении всех монашек, а также закрытии церкви в черте поселка и оборудовании в ней клуба или школы. Выступавшие в прениях рабочие выражали удивление по поводу того, что до сих пор с монашками "церемонились". Указывалось также на необходимость решительной борьбы с контрреволюционными выходками "черничек" и их верховода - "отца Иоанна", ставленника Петра Зверева" .
"По имеющимся непроверенным сведениям в доме 4 по Введенской улице проживающий там священник Иван, ставленник архиерея Зверева, ведет ожесточенную агитацию против советской власти, и вообще в этом доме замечается какая-то группировка, о чем сообщается для сведения" .
В пять часов утра 1 мая года, когда безбожники пришли ломать крест на куполе храма, скончалась игумения Девичьего монастыря. Это совпадение поругания храма со смертью игумении настолько поразило верующих, что об этом долго говорили в городе. Впоследствии власти обвинили отца Иоанна в том, будто он утверждал, что ее смерть явилась результатом гонений на Церковь. 4 мая состоялись похороны игумении, Отец Иоанн сам отпевал игумению в ее квартире в монастыре, превращенном безбожниками в рабочий поселок, откуда в сопровождении многих молящихся со служением по пути литий все прошли на Терновое кладбище. После погребения отец Иоанн всех благословил, посоветовав оставшимся монахиням и прихожанам монастыря держаться вместе.
Второе заключение в Соловецком лагере
19 мая года отец Иоанн был арестован и 21 мая допрошен. На вопросы следователя священник отвечал с большим достоинством, стараясь ни в чем не уронить свой сан. Он добился разрешения собственноручно записать свой ответ.
"Я по отношению к советской власти лоялен , - писал отец Иоанн, - но не сочувствую мероприятиям, направленным против религии. Считаю неправильным обучение детей в школах в противорелигиозном направлении и тому подобное. Поскольку я другого оружия не знаю, кроме креста, то как в прошлое время, так и в настоящее я нахожу единственно правильным действовать на массы умиротворяюще. Осуждал всякое выступление против гражданских законов. Для меня нет сомнения, что вера в распятого Христа непобедима, что кажущееся торжество материализма есть временное явление. С просьбой о молитве мне подавали множество записок, так как я на память никаких просьб о молитве не принимал. Среди записок имеются такие, в которых просят о молитве за заключенных и за заблудших. Под "заблудшими" я понимал отошедших от веры или хотя на словах и верующих, но живущих беззаконно. За все время своей службы в бывшем Девичьем монастыре я неопустительно каждый праздник и каждое воскресенье, а иногда и на буднях говорил поучения чисто духовного характера или разъясняющие богослужения, отнюдь не касаясь ни гражданской власти, ни необходимости запасаться теми или иными продуктами. После смерти игумении ни лично, ни через кого-либо другого никаких слухов по городу не распускал. Что смерть игумении, последовавшая во время снятия креста с церкви бывшего Девичьего монастыря, вызвана этим снятием, не мог говорить, так как ее поразил, если не ошибаюсь, третий по счету удар за два дня до смерти, и с тех пор она не приходила в сознание, так что я даже не мог ее причастить перед смертью. Еще менее я виновен в том, что когда-либо побуждал называть себя или сам называл себя истинным пастырем, в исключительном смысле призванным спасать верующих от темных сил адовых большевизма, но не отрекаюсь от того, что считаю себя одним из верных пастырей Христовой Церкви, обязанных словом, житием, духом, верою и чистотою быть образцом для верных и ограждать их от тьмы неверия, и исповедую, что по вере моей не только материализм, но и сами "врата адовы" не одолеют Церкви Христовой. С могилы игумении я ушел до ее закрытия, но действительно благословлял подходивших ко мне, причем как умел утешал, но слов "не печальтесь, мы добьемся своего лучшего" не говорил" .
"Виновным себя в предъявленном мне обвинении не признаю ни в малейшей степени. За все время своего пребывания в Воронеже как на духу, так и с амвона, и в частных беседах, не столько по страху наказания, сколько по своему миросозерцанию, всегда учил кротости, терпению и покорности гражданским законам. Никого около себя не группировал и, оставшись случайно временно исполняющим должность епархиального благочинного, с марта сего года с духовенством епархии имел лишь официальные сношения справочного характера. Распускать какие бы то ни было слухи считаю ниже своего достоинства как служителя духа. Обвинение в агитации о походе держав против советской власти считаю явным показателем совершенно неверной осведомленности ГПУ о моей личности, так как подобная неразумная деятельность совершенно не соответствует ни направлению моих мыслей, ни характеру моих отношений чисто духовно-назидательных к верующим. Слов, приписываемых мне 16 февраля сего года "граждане, хлебных запасов нет, грозит голод, запасайтесь кто может", я также не говорил, и они также мало соответствуют моей деятельности. Никакой агитации в связи со смертью игумении не вел. Темные силы адовы, по пониманию Церкви и учению апостольскому, ничего общего с политическим устройством страны не имеют и действуют при всяком режиме (наша борьба не против плоти и крови, то есть не с людьми, но против духов злобы поднебесных). Лицам, приходившим ко мне и вопрошавшим о вступлении в кооперацию, колхозы, коммуны и тому подобном участии в новом устройстве сельского хозяйства, всегда отвечал в том духе, что если при этом... не требуется отказа от веры, то, разумеется, в подобном участии греха быть не может... Лицам, приходившим ко мне из разных мест за помощью от разных болезней, я всегда советовал обращаться к врачам, ссылаясь на Священное Писание. Вместе с тем советовал им и причаститься и не отказывал в своей молитве" .
16 августа года постановлением Особого Совещания при Коллегии ОГПУ отец Иоанн был приговорен к заключению в Соловецкий лагерь сроком на три года. Определен во 2-е отделение концлагеря.
Арест по делу "буевцев". Кончина
23 апреля года был арестован в Соловецком лагере по делу "буевцев " и отправлен в Воронежское ОГПУ вместе со священником Николаем Дуловым . В начале мая отец Иоанн был доставлен в Воронежскую тюрьму.
Первый допрос был 15 мая. Так как священник Николай Дулов согласился давать показания, нужные следствию, то следователю оставалось всего лишь доказать наличие близкого знакомства между священниками. Отец Иоанн на вопросы следователя отвечал:
"В бытность мою в Воронеже на свободе священник Дулов приезжал в Воронеж два раза; один раз на Троицу (в начале июня) 28-го года, а второй раз в ноябре того же года. Оба раза мы виделись с ним в храме, причем первый раз он служил в соборе с причтом бывшего Девичьего монастыря, а второй раз лишь присутствовал на службе. После первой службы я пригласил его со мной пообедать. Никаких совещаний священников с участием Дулова не устраивалось. Никаких брошюр священник Дулов мне не привозил; брошюра "Что должен знать православный христианин" мне не знакома. Вообще я интересовался лишь мнениями авторитетных иерархов, а не безличными брошюрами" .
20 мая священнику было предъявлено обвинение в том, что он "распространял церковно-монархические листовки и брошюры, распространял и разного рода антисоветские провокационные слухи и вел агитацию против всех мероприятий советской власти в области коллективизации, индустриализации СССР, имея конечной целью подготовить верующую массу к выступлению против советской власти, свержению ее и восстановление монархии. В результате вышеизложенного во многих районах Центральной Черноземной области были массовые выступления населения против советской власти и ее мероприятий".
Ознакомившись с обвинительным заключением, отец Иоанн стал писать, что с обвинением не согласен и объяснять почему, но дописать ему не дали. Однако священник потребовал, чтобы ему дали возможность ответить на предъявленное обвинение. Через два дня следователь разрешил ему написать объяснительную записку. Отец Иоанн написал:
"В предъявленном. мне обвинении виновным себя категорически не признаю. В монархической церковной организации я не состоял... Ко мне приезжали по церковным делам крестьяне, члены общин и духовенство, и из ближних сел чернички... Никаких бесед организационных, политических я не вел ни с кем" .
Документы, литература
- Архив УФСБ РФ по Воронежской обл. Арх. № П-24705. Т. 1, л. 1, 55-57, 80, 82, 88; Т. 2, л. 100-102, 146-148; Т. 3, л. 210-211, 216-217, 219, 224-225, 282, 304-310, 325-327; Т. 4, л. 497-508, 610-614.
- Архив УФСБ РФ по Санкт-Петербургу и Ленинградской обл. Арх. № П-82582. Л. 393-395, 398, 400, 410.
- Польский М., протопресв. Новые мученики Российские. М., 1994. Репр. воспр. изд. 1949-1957гг. (Джорданвилль). Ч.2. С.188,189,191-193.
- Акиньшин А. Священномученик Алексий Воронежский// Православная жизнь: (Orthodox life): (Прил. к "Православной Руси"). 1995. N 8 (548).
- Резникова И. Православие на Соловках: Материалы по истории Соловецкого лагеря. СПб., 1994. (Исторические сборники. 2). С.46,93.
- Синодик гонимых, умученных, в узах невинно пострадавших православных священно-церковнослужителей и мирян Санкт-Петербургской епархии. XX столетие. СПб., 1999. С.106.
- Дамаскин (Орловский), игум. Мученики, исповедники и подвижники благочестия Русской Православной Церкви ХХ столетия. Жизнеописания и материалы к ним. Книга 4.- Тверь. 2000. С. 221-287.
- Соловецкий мартиролог// Православный церковный календарь 2001г. Издание Соловецкого монастыря.
- Синодик гонимых, умученных, в узах невинно пострадавших православных священно-церковнослужителей и мирян Санкт-Петербургской епархии: ХХ столетие. 2-е издание дополненное. СПб., 2002. 280с. С.13.
- Санкт-Петербургский мартиролог. СПб.: Изд-во "Миръ", "Общество святителя Василия Великого", 2002. 416с.
- Шкаровский М.В. Иосифлянство: течение в Русской Православной Церкви. СПб.: НИЦ "Мемориал", 1999. С.331-332.
Использованные материалы
- Жизнеописание на сайте "Православие и современность. Электронная библиотека":
- БД ПСТГУ "Новомученики, исповедники, за Христа пострадавшие в годы гонений на Русскую Православную Церковь в XXв. "
Согласно жизнеописанию. В списках настоятелей Троицкого храма на сайте А.А. Бовкало о. Иоанн не значится: http://www.petergen.com/bovkalo/kl/spburgtrstr.html . В БД ПСТГУ указано, что он был священником Петроградского Троицкого храма.
