Носящему это имя, -- комментария неполного, отнюдь не формального, а только тематического. Впрочем, тематический момент в творчестве Блока бесспорно первенствует. Все оно может быть воспринято как движение нескольких основных символов (быть может, даже символа), притом перерастающих план искусства. Символы Блока коренятся в самой глубине его личности, своим развертыванием определяют его жизнь и даже смерть. Они имеют для него трагическое значение.
Впрочем, не только для него. Некоторые из них имеют такое значение и для всех нас. Таков прежде всего символ России.
Национальное самосознание есть непрерывно раскрывающийся духовный акт, смысл которого, говоря словами В. Соловьева, есть постижение в судьбе и духе народа того, «что Бог думает о нем в вечности». Мы всегда неполно и отрывочно созерцаем отдельные стороны этой таинственной личности. Самые устойчивые национальные характеристики приходится пересматривать, перестраивать, потому что мы имеем дело с подвижным объектом, с меняющимся образом. Самосознание народа непосредственно совпадает с его актуализацией. Новый подвиг, новая жертва -- и новый грех -- влекут за собой новую установку национального сознания. В этой опознающей работе участвуют, по следам исторического деятеля, проясняя его часто слепую интуицию, философ, историк и поэт. Но поэт и здесь нередко оказывается предвестником. Ему дано упреждать не только историческую мысль, но и самый исторический опыт.
Стало трюизмом утверждать, что поэт Блок был пророком революции, но все еще нельзя без волнения читать среди юношеских «Стихов о Прекрасной Даме»:
Мой конец предначертаний близок,
И война и пожар впереди.
Увижу я, как будет погибать
Вселенная, моя отчизна.
В его стихах была не только «роковая о гибели весть» -- гибели мира старого. В них жило предчувствие и новой России: точнее, творящих ее стихий. Мы, пережившие революцию, имеем в ней огромный опыт для нового осознания России. Завершающаяся революция, конечно, выводит пас далеко из мира Блока, застигнутого и испепеленного пожаром. Но до осмысления всего нового опыта еще далеко. Лава извержения еще не застыла. Наша мысль не в силах еще претворить новой жизни. Даже опыт Блока воспринят и уяснен нами не до конца, хотя он уже не современен: новые поколения смотрят на него как на давно преодоленную ступень. Мы считаем, что для нового национального сознания небесполезно подвести итоги этому уже забываемому опыту поэта.
Тем самым я хочу сказать, что мы подходим к нашей задаче не бескорыстно и не эстетически. Мы хотим обогатить через Блока наше знание о России.
Мы выбираем за отправной пункт «На поле Куликовом» , потому что это произведение центрально (даже по времени -- 1908): в нем сходятся концы и начала Блока, «Ante lucem» (1898) и «Скифы» (1918). Скажем заранее, последней целью нашей работы должно быть понимание «Скифов», последнего слова Блока о России. Ключ к ним -- «На поле Куликовом». Вместе с тем Куликовский цикл, взятый сам по себе, весьма загадочен. Он прямо требует комментария. Но, раскрыв его смысл, мы непосредственно получаем и разгадку «Скифов».
I
Река раскинулась.
Течет, грустит лениво
И моет берега.
Над скудной глиной желтого обрыва
В степи грустят стога.
О Русь моя! Жена моя! До боли
Нам ясен долгий путь!
Наш путь -- стрелой татарской древней воли
Пронзил нам грудь.
Наш путь степной, наш путь -- в тоске безбрежной,
В твоей тоске, о Русь!
И даже мглы ночной и зарубежной --
Я не боюсь.
Пусть ночь. Домчимся. Озарим кострами
Степную даль.
В степном дыму блеснет святое знамя
И ханской сабли сталь.
И вечный бой! Покой нам только снится
Сквозь кровь и пыль.
Летит, летит степная кобылица
И мнет ковыль...
И нет конца! Мелькают версты, кручи...
Останови!
Идут, идут испуганные тучи,
Закат в крови!
Закат в крови! Из сердца кровь струится!
Плачь, сердце, плачь...
Покоя нет! Степная кобылица
Несется вскачь!
Уже этот первый листок лирического пятилистника волнует противоречивостью образов. Где мы? На берегах северной речки или в южных степях? Грусть реки и стогов, скудность глины указывают на великорусский север, близкий и родной поэту. Но кобылица его мнет ковыль! И почему она «степная» (дважды)? Символ степи здесь очень значителен, так как повторяется до пяти раз. Конечно, степь, где «грустят стога», совсем не та степь, где растет ковыль. В первом случае степь взята вместо лугов, но взята умышленно, предваряя основную тему: тоска-печаль северного поля вливается в тоску-страсть южных степей. Эта безбрежная тоска -- «твоя, о Русь!», и вместе с тем она «пронзает грудь стрелой татарской воли». Тоска Руси -- татарская тоска. Поэт мчится на бой с татарской ратью, неся в груди татарскую тоску по древней, степной воле. Вот основное противоречие, определяющее весь сдвиг образов. С ним связано и другое. Степная воля лирически звучит по-разному. Сначала это радостное упоение: «Я не боюсь... Домчимся. Озарим». И вдруг ужас: «Останови!.. Испуганные тучи... плачь, сердце, плачь!..» Итак, вся пьеса проходит в трех вариациях основной темы степной тоски. Первая вариация: печаль и верность («жена», «долгий путь»). Вторая -- страсть; третья -- отчаяние. Переломы падают на вторую и пятую строфы. «Стрела татарской воли» вторгается совершенно неожиданно, разрушая печальную верность «долгого пути». Но ужас отчаяния подготовляется ужасом вечной битвы: «Покой нам только снится сквозь кровь и пыль». Выражаясь языком этики, можно сказать, что преступление (измена) менее мотивировано, чем наказание.
Часто говорят, что в лирике романтического поэта, каков Блок, нельзя искать строгой четкости образов. Нельзя требовать соблюдения идеологического тождества. Это, конечно, верно. Но верно и то, что сдвиги смыслового значения образа у Блока неслучайны: они отмечают смену эмоциональных тонов, ряд шагов, образующих определенный путь, развитие темы. Вот почему мы считаем себя вправе подвергнуть этот лирический отрывок такому придирчивому анализу. В результате анализа он не распался на куски, а обнаружил свой подлинный смысл. Смысл этот и есть настоящая тема всего пентаптиха. Последующие пьесы развивают отдельные темы, уже содержащиеся здесь: вторая и третья -- тему верности, четвертая -- страстного отчаяния.
Легкие и чистые хореи -- как песни детства -- объединяют вторую и третью пьесы, уже самой формой своей изолируя их от стремительных, отрывистых ямбов первой и томящих, безвольных амфибрахиев четвертой. Тема верности строга и проста. Ночь перед битвой. Как в летописи, слушают голос земли. Не радостное ожидание боя, не мысль о победе -- жертвенная обреченность «сказания о граде Китеже», «Не вернуться, не взглянуть назад...», «Светлый стяг над нашими полками не взыграет больше никогда». И эта покорная жертва смиренна: «Я не первый воин, не последний». Погибнуть, раствориться в жертве народной. Ее молитвенный обряд, церковный, всенародный, -- единственная чаемая награда. Робка и скромна личная нота в заключительном призыве к светлой жене -- «помянуть за раннею обедней мила друга».
От смирения и жертвенной верности к радости любви услышанной, к восторгу неземных видений. В третьем стихотворении отходят вдаль грозовые голоса битвы, становясь лишь предвестниками таинственной встречи. «В темном поле были мы с Тобою». Только двое, я и Ты. Русь, «жена моя» первой пьесы, «светлая жена» (с маленькой буквы), земной образ иной, Светлой, здесь отступает перед Ней, безымянной, называемой Ты. Светлое видение оставляет на щите друга свой «нерукотворный лик», который будет его эгидой перед «черной тучей орды»: «Светел навсегда»!
Навсегда?
Опять с вековою тоскою
Пригнулись к земле ковыли,
Опять за туманной рекою
Ты кличешь меня издали.
Срыв после мистического подъема головокружительно резок
Развязаны дикие страсти
Под игом ущербной луны.
И я с вековою тоскою,
Как волк под ущербной луной,
Не знаю, что делать с собою.
Куда мне лететь за тобой!
Я слушаю рокоты сечи
И трубные клики татар,
Я вижу над Русью далече
Широкий и тихий пожар.
Русь далеко. Кругом татарская степь. Вчерашний воин белого стяга бесцельно рыщет во власти темной, вражьей стихии.
Вздымаются светлые мысли
В растерзанном сердце моем,
И падают светлые мысли,
Сожженные темным огнем...
В бесцельной борьбе с собой, он еще не изменник, он находит силы молить исчезнувшую:
Явись, мое дивное диво!
Быть светлым меня научи!
Но он забывает ее лицо, он сомневается в ее природе. Он пишет ее с маленькой буквы. Кто она, небожительница или смертная?
Заключительная пьеса не разрешает противоречия; она отодвигает его решение в будущее. Сдержанное спокойствие почти классических ямбов лишь приглушило остроту напряженности. Мы возвращаемся к исходному положению:
Опять над полем Куликовым
Взошла и расточилась мгла...
Доспех тяжел, как перед боем,
Теперь твой час настал. Молись!
Молись о том, чтобы быть верным, быть «светлым навсегда», чтобы сделать последний выбор. И, однако, после пережитого опыта, мы менее всего уверены в том, каков этот выбор. Не в смирении, не в жертвенной готовности встречает поэт «начало высоких и мятежных дней». Мятежных? Разве смерть за святое знамя -- дело мятежа, хотя бы и высокого? Упоение битвы манит. «Не может сердце жить покоем». Но мы уже знаем это: «Покой нам только снится... Покоя нет». Это воет степная тоска, страстный ветер над ковылевым простором. Дух беспокойства и мятежа поэт уже прочно связал с татарской стихией. Это против него бросает он свое последнее заклятие: «Молись!» Но до конца остается темным: когда настанет час последней битвы, которая для Блока была не поэтической фикцией, а реальным ожиданием всей жизни, в чьем он будет стане, в русском или татарском?
II
Ставя так вопрос, мы, может быть, ставим его неправильно. Мы уже видели, что для Блока «путь татарской воли» есть путь Руси. Измена Руси была бы невозможна без изменчивости ее собственного образа. Самый мотив измены нами не вымышлен, не вложен насильственно в лирический цикл Куликова поля («темные мысли», «дикие страсти»), Но все же мы провели глубокий разрез там, где у поэта едва намеченные рубцы. Он пожелал скрыть спою измену в игре меняющегося лица Руси. Но не пожелал скрыть до конца. Сама тема Куликова поля требует беспощадного разделения двух стихий («биться с татарвою»). Блок сознавал и эту неизбежность, и личную для себя невозможность бесповоротного выбора. Отсюда неразрешенность конфликта. Для нас же встает задача: выяснить, как возникло и какой смысл имеет в поэзии Блока раздвоение лица России.
Тема России у Блока начинает звучать с особой силой в последний период его творчества. Но уже третья пьеса Куликовского цикла прямо говорит нам -- предполагая, что мы этого не знаем, -- что Россия-родина для Блока есть одно из воплощений Той, о которой он пел сначала под псевдонимом Прекрасной Дамы. Это заставляет неизбежно связывать тему России с основною -- в сущности, единственной -- темой Блока. Но, говоря об общеизвестном, можно быть кратким.
Поэзия Блока растет и крепнет в разложении единого образа, озарившего его юность. Он идет путями творческих падений, обогащающей нищеты. Его талант вскормлен и вспоен кровью погибающей личности. Многоликость Прекрасной Дамы не просто ряд икон, воплощений, но ряд измен. В дни безбурных восторгов его гложет предчувствие, и с поразительной четкостью он предрекает собственную судьбу:
Весь горизонт в огне, и близко появленье,
Но страшно мне: изменишь облик Ты,
И дерзкое возбудишь подозренье,
Сменив в конце привычные черты.
О, как паду -- и горестно, и низко,
Не одолев смертельные мечты!
Уже здесь его грядущая измена оправдывается многоликостью Ее, как бы Ее обманом.
В роковой год (1902) «Свершений» (Ст. о Пр. Д. IV), когда демонические соблазны начинают искушать поэта, он высказывает вслух свое подозрение:
В тебе таятся в ожиданьи
Великий свет и злая тьма...--
и готов уже видеть во лжи и обмане природу вечной женственности:
Я люблю эту ложь, этот блеск,
Твой манящий девичий наряд...
Как ты лжива и как ты бела!
Мне же по сердцу белая ложь...
Белая -- запомним эпитет -- это все та же, о которой он только что пел:
Белая Ты, в глубинах несмутима...
Всегда в часы холодных раздумий, в часы «возмездий» поэт определяет свой жизненный путь как путь измен:
Ты пред вечностью полон измен, --
и видит свой жребий отмеченным в круге безысходных повторений: «любить Ее на небе и изменить ей на земле».
Конечно, эта онтологическая измена определяет и указанный выше закон его поэзии: постепенные сдвиги образов, меняющих свой смысл.
Мы, разумеется, не будем следить за всеми масками, в каких является Прекрасная Дама. Нас интересует лишь образ России. Его значение, поистине особое, не сравнимое с другими. Слово «маска» всего менее к нему прило-жимо. Средневековая дама, Снежная дева, Коломбина, Незнакомка -- все они носят печать призрачности, воздушной грезы. Поэт сознательно отдается их обману, лишь проводя в их чертах неизменный лик. Потому руки его неизбежно обнимают пустоту, а душа опалена «языками преисподнего огня». К России, родине он возвращается, ища спасения от обманов, как в подлинной правде. Россия -- и только Россия -- есть действительное воплощение Девы, то есть живая плоть, а не романтическая мечта. Прикасаясь к родной земле, поэт перестает быть романтиком, в жажде подлинной, верной земной любви. Не потому, чтобы его «обольстил» образ России, а потому, что без России он больше не в силах жить.
Он готов принять ее такой, какова она есть, родной ему в святом и грешном, чтобы, приобщившись к ее могучей жизни, исцелить в ней свое больное «я».
Но до этого возвращения к родине какой долгий, мучительный путь!
Долгие годы память германской крови боролась в поэте с памятью родины. Он чувствует себя «потомком северного скальда»; его тянет в романское средневековье, в мир скандинавских саг. Рейн, Гейне, Сольвейг, Ночная фиалка, короли, рыцари и дамы -- вот мир, в котором живет поэт, который сливается для него даже с землей петербургских окраин («Ночная Фиалка») и с петербургским взморьем (тема «Кораблей»). Но уже русские мотивы, сперва робко и отдаленно, прозревают эту сложную музыку.
В «Стихах о Прекрасной Даме» (1901--1902), даже в «Ante lucem» (1898--1900), столь отрешенных и бескровных, есть некоторый конкретный фон: земной пейзаж. Небесная лазурь и пояс зорь -- обычное место действия или даже действующее Лицо. Там, в небесах, разыгрывается подлинная драма, в борьбе света, тьмы и облаков. Но и земля служит подножием небесного театра. Линии пейзажа даны скупо, как на иконе, но они конкретны, они безошибочно характеризуют родной поэту русский, подмосковный ландшафт: «Роща у оврага, зеленый холм... Море клевера... Белая церковь вдали... Камыши, осока... Кругом далекая равнина, да толпы обгорелых пней».
Они повторяются, эти намеки, и белая церковь, и клевер, и камыши, свидетельствуя о памяти родной, не пригрезившейся земли. Есть одна деталь, которая, как мы знаем из книги Бекетовой, характерна именно для шахматовского пейзажа:
Там над горой твоей высокой
Зубчатый простирался лес.
Этот образ, прочно связанный с закатным видением Девы, расширяется до космического значения: «зубчатой земли».
Над русской землей поднимается русское небо, в огнях зари горят небесные терема Царевны, с узорной резьбой коньков, с крыльцом, «словно паперть», под углом гул колокольных звонков. Войди в «узорчатую дверь» и увидишь «узорную скатерть»; в углу образа и красные лампадки. Здесь царица смотрит заставки, «буквы из красной позолоты», царевна кормит белых голубей, и облик ее рисуется чертами русской сказочной красоты: «молодая, с золотою косою, месяц и звезды в косах». Поэт сам тогда чувствует себя героем русской сказки:
Входи, мой царевич, приветный...
Мой любимый, мой князь, мой жених.
Изредка терем царевны расширяется в сказочную страну, в преображенную Русь, где в вечер под вербную субботу идут боярышни, где царю и боярам снятся заморские гости. Почти всюду на неясном бытовом фоне этой фантастической Руси -- икона, свеча, лампада, кроткая поэзия церковного обряда.
Весь этот мир образов совершенно лишен плотности, тяжести, характерной для условно-национального русского стиля. Из каких впечатлений строится этот мир? Мы видели отражения русского искусства (деревянное зодчество Севера, книжная миниатюра), русской сказки, песни, духовного стиха и церковного обряда. Этот мир, построенный из тех же элементов, как и живописная Русь, открытая Васнецовым, Билибиным, Нестеровым на рубеже XX века. Русь Блока еще более воздушна, бесплотна, ирреальна. Ее идея -- девическая чистота и мужская верность. Это святая, «белая» Русь. За лазурью неба, за алыми зорями именно белый цвет особенно дорог поэту (см. выше: «Белая Ты»).
Прилетали белые птицы...
И плескались белые перья...
Белая рука, белый, белогрудый конь, белые цветы и даже белые слова... Тот же смысл имеет первоначально образ снегов:
Отошла я в снега без возврата, --
прежде чем обернуться синей метелью и заворожить поэта недобрым колдовством. Для Блока «Прекрасной Дамы» белый цвет столь же характерен, как синий романтический цвет для поэта «Снежной Маски» и «Незнакомки».
Как ни слабо намечен у раннего Блока русский пейзаж и образ сказочной Руси, но, сжившись с ними, нельзя не почувствовать между ними некоторого противоречия. Среднерусский московский пейзаж Блока слишком спокоен, реален, цветущ для пригрезившегося рая и для томящейся по нем души. С годами Блок сознает это и навсегда отказывается от «зеленого пира» земли. В одном из стихотворений второго тома, в кольцовских хореях, поэт убедительно показывает, почему для него невозможно кольцовское наивно-радостное упоение родной природой:
Не мани меня ты, воля,
Не зови в поля!
Но здесь дана уже сложная мотивация. С обычным для Блока сдвигом образов и эмоциональных тонов поэт делает здесь два, в сущности, противоположных признания. Языческое слияние с родной землей для него невозможно потому, что он получил религиозное посвящение от «белой руки» (это в прошлом), но оно невозможно и потому, что он живет, в настоящем, с опустошенной, нищей душой.
Мы понимаем, почему шахматовские поля и рощи не вернутся в стихах поэта, но не вернутся и розовые сказочные образы «Белой Руси». Но об этом позже. Сейчас же необходимо указать, что в русские темы певца Прекрасной Дамы врезывается еще один, всего более волнующий нас мотив: чувство исторического рока. Поэт переживает его в прошлом родины, перед васнецовским Гамаюном, который
Вещает иго злых татар,
Вещает казней ряд кровавых,
И трус, и голод, и пожар,
Злодеев силу, гибель правых.
Он читает этот рок и в грядущем, по каким-то ему одному ведомым знамениям времени. Мы уже видели примеры его исторического ясновидения. Особенно поразительно известное стихотворения «Все ли спокойно в народе?» с его страшным призраком «народного смирителя» («Распутья», 1902--1904).
Заканчивая этот анализ, подчеркиваем, что образ Руси у раннего Блока слагается из трех элементов: в него входит среднерусский, подмосковный пейзаж, религиозно-сказочное восприятие древнерусской культуры (Белая Русь) и прозрение русских исторических судеб, всегда трагических. Все это только намечено, очерчено бледно, как и вообще русские темы тонут в массе иных, по большей части отвлеченных тем, вдохновляющих певца Прекрасной Дамы.
III
Когда совершилось неизбежное -- «Ты в поля отошла без возврата» (или «в снега»), -- поэт очнулся на земле. Но это не твердая, цветущая земля, а наиболее зыбкая, наиболее фантастическая, ирреальная из земных стихий, сродни облакам и туманам, -- болота, «пузыри земли». По его признанию, он не может «говорить без волненья» об этих пузырях земли, читая о них в «Макбете». Тема болот чрезвычайно характерна для всех наших символистов: она отвечает общему для них ощущению жизни как таинственного тления. В этом символе заключена порочность и вместе беззащитность, обреченность, тоска по нежной смерти. Каждый по-своему переживает эту волнующую тему. У Блока пузыри земли пережиты наиболее чисто и даже религиозно. Не здесь, не в тлене плоти таились его демонические искушения. Как это ни странно, в недвижной тишине болот поэт видит образ вечности и верности, нетления сквозь вечный тлен:
Полюби эту вечность болот...
Этот куст, без нетления, тощ.
Опускаясь так глубоко на дно земли, он еще видит над собой «алую ленту» зорь своей подруги и клянется ей в верности:
Я с тобой -- навсегда, не уйду никогда
И осеннюю волю отдам.
Здесь спасение от страстей, от дикой воли, в смиренной покорности.
Мне болотная схима -- желанный покой.
Но, конечно, поэт обманывает себя, видя «ласку подруги» в «старине озаренных болот». Там он оказывается совсем в другом обществе -- «тварей весенних», «болотных чертенят», «болотных попиков». Детски трогательные, смиренные твари, но, разумеется, некрещеные, разумеется, «нежить, немочь вод». И поэт спускается в эти низы твар-ного мира, лишенные сознания добра и зла.
Душа моя рада
Всякому гаду,
Всякому зверю
И о всякой вере.
Поэт сливается с этим миром в забвении, в утрате своей личности:
Я, как ты, дитя дубрав,
Лик мой так же стерт...
Мы -- забытые следы Чьей-то глубины.
Это уже не смирение только, не унижение, а уничтожение «я», отказ от бессмертия. Запомним эту черту: готовность к онтологическому отречению от своей личности, безмерность в нисхождении, -- она характерна и для некоторых моментов в отношении Блока к России.
Из этих болот она и возникает -- новая, уже не сказочная Русь Блока. Как ни зыбка болотная почва, это все же почва, земля. Поэт реально соприкоснулся с ней, реально пережил землю -- мы знаем где: в болотных окрестностях Петербурга во время своих уединенных скитаний, о которых он рассказал нам в «Ночной Фиалке». В Шахматове цветущая земля почти не останавливала его взоров, прикованных к небесным пейзажам. В Петербурге он впервые полюбил землю, отдался стихии болот, ища потерять в них свое разлюбленное «я». Петербургские болота открыли для него аскетическую красоту северной России и ее религиозную идею. «Болотная схима» принимает конкретные формы, и из болот возникает монастырь:
Я живу в отдаленном скиту...
Болота отвердевают в севернорусский пейзаж, может быть воспринятый не без влияния Нестерова, и на этой скудной и нищей земле происходит первая встреча Блока с Христом. В стихотворении «Вот Он -- Христос -- в цепях и розах» неприятной фальшью звучит начало: здесь есть привкус розенкрейцерства, религиозное ощущение Андрея Белого. Блок почему-то дорожит этим символом розы, когда решается говорить о Христе: таков Христос «Двенадцати». Но дальше образ Христа развивается в полном единстве с «окладом убогой природы».
Единый, Светлый, немного грустный --
За ним восходит хлебный злак,
На пригорке лежит огород капустный,
И березки и елки бегут в овраг.
И все так близко, и так далеко,
Что, стоя рядом, постичь нельзя
И не постигнешь синего Ока,
Пока не станешь сам, как стезя...
Пока такой же нищий не будешь,
Не ляжешь, истоптан, в глухой овраг,
Обо всем не забудешь, и всего не разлюбишь,
И не поблекнешь, как мертвый злак.
«Глухой овраг», «истоптанна стезя» повторяют тему болотного смирения, и нищий Христос выступает на фоне нищей Руси почти как символ небытия.
Но это смиренное небытие недостижимо. Покой болот сменяется тоской осеннего безвременья, уничтожение -- распятием. Алые грозди рябины в ржавой листве -- как капли крови. Он сам, поэт, вознесен на крест над свинцовой рябью осенних рек «пред ликом родины суровой». И видит:
По реке широкой
Ко мне плывет в челне Христос.
В глазах такие же надежды,
И то же рубище на Нем.
И жалко смотрит из одежды
Ладонь, пробитая гвоздем.
Христос теряет последние знаки божественности, превращаясь в двойника поэта. Уничтоженный лик становится жалким и распятие безнадежным. Блок мог религиозно пережить лишь Сына Человеческого, соблазненный идеей своего с ним единосущия. Он и сам знает, что его Христос -- «не воскресший».
Не забудем этих как бы невзначай брошенных слов: «пред ликом родины». Они говорят о том, что и осенняя тоска земли, и образ Христа для поэта слились в нераздельное ощущение родины. Ее лик становится все более четким, и наступает момент, когда он наконец уже не просвечивает сквозь северный пейзаж, а одевается в него. Есть разница между живым ощущением родины, которое всегда было свойственно Блоку, и отношение к ней как к живому лицу. Отныне уже не небесная Подруга и не Христос принимают его песни, а живая родина, Русь, Россия.
Как характерно для Блока, что рождение этой новой его любви связано с новым -- для морального суда -- падением. Северная аскетическая Русь обращается к поэту новым ликом: кровь рябин, песня дождя и ветра вдруг начинают звучать для него не крестной мукой, а хмельным разгулом:
Разгулялась осень в мокрых долах, --
Обнажила кладбища земли,
Но густых рябин в проезжих селах
Красный цвет зареет издали.
Вот оно, мое веселье, пляшет...
Навстречу этому призыву «осенней воли» откликается безумная, хмельная душа поэта, и он торжественно и несколько декларативно совершает свой выход в Русь: «Выхожу я в путь...»
Впервые Русь, родина -- «ты», живая, хотя совсем не святая -- мать ли, жена ли, любовница? -- с которой поэт связывает себя вечным, на этот раз нерушимым обетом:
Твой простор навеки полюблю...
Много раз еще изменит свой облик Русь, но поэт уже никогда не изменит ей.
IV
Мы по необходимости изолируем тему России у Блока и отказываемся показать жизнь образа России в общем лирическом потоке его творчества. Задача эта и невыполнима в точности и строгом смысле впредь до установления хронологической сетки его «Трудов и дней». Впрочем, хронология здесь не имеет решающего значения. Несомненно, что первые звуки России раздались еще тогда, когда поэт был пленником «Снежных Масок» и «Незнакомок». Долго еще продолжается перебой последних «арф и скрипок» и новых песен родины. Но что из того, что «Песни Родины» и «Возмездия» одновременны? Тематически непосредственно ясен переход от:
Я пригвожден к трактирной стойке --
В «Осенней воле»:
Запою ли про свою удачу,
Как я молодость сгубил в хмелю.
До этого момента зарождение и рост русской темы протекают на заднем плане, как мотив побочный, лишь теперь становящийся лей мотивом. Этот прорыв темы России с нарастанием реализма в поэтической стихии Блока и выражается, как мы сказали, в очеловечивании образа родины.
Новая Россия Блока сразу раскрывает свое женское лицо. Для всякого народа стихия родины, как стихия материнства, является в женском лике. Для Блока это, конечно, не могло быть иначе, хотя сыновнее чувство к России ему чуждо. Его отношение к ней всегда эротично. Как образ любимой, она не терпит в себе никаких мужских черт. В России Блока нет места мужику, нет места и трудовой страде, которая разрушает эротическое созерцание. Одно это проводит пропасть между Блоком и народническими поэтами, у которых (Кольцова, Некрасова) он заимствует ритмы. Это отличает его и от молодых крестьянских поэтов, воспитавшихся на нем.
Разумеется, у Блока нет и следов аристократического презрения к народу как к трудящимся низам. Он всегда остро болел их страданиями. Но, как певец нищеты и горя, Блок знал лишь петербургскую улицу, рабочих, швеек, проституток, -- крестьянский мир остался ему чужд. Голос мужицкой Руси не доходил до его сознания. Он бродил по русским дорогам, глухой к этим звукам, слепой ко всему, кроме родной земли и женских лиц, сливающихся в одно лицо:
Лес да поле,
Да плат узорный до бровей...
Женское лицо облекается в пейзаж и характеризуется культурно-этнографически («узорный плат»). Мы узнаем две стихии их трех, из которых слагался образ родины в цикле «Прекрасной Дамы». Скоро с ним соединится и третья -- стихия исторического рока, -- получая преобладание в последних стихах Блока о России. Но и пейзаж, и культурная печать изменились. Вместо древнего искусства -- живая этнография, вместо среднерусского пейзажа -- пока -- Северная Русь.
Эта Северная Русь является поэту, естественно, не в летнем или весеннем убранстве, а в слезах осенних дождей или погребенная в зимних сугробах. Мы видели двоякое значение осени для Блока: вольный разгул и распятие. Есть в осени и третий смысл -- тоже знакомый нам:
смысл болотного покоя и уничтожения. Когда стихает ветер и дождь, «осенний день высок и тих», и в сжатых полях, где стелется дым над овином, слышен плач улетающих журавлей.
И низких, нищих деревень
Не счесть, не смерить оком...
О нищая моя страна,
Что ты для сердца значишь?
Нищета любимой пронзает до боли обнищавшее сердца поэта и связывает их неразрывным кольцом, «перстнем-страданием». Только такой и только здесь Русь для него жена, а не любовница.
Это поле, да еще сжатое, -- самая бесстрастная и самая строгая черта родного лица. Но во всех осенних освещениях -- в пасмурный, тихий день, в разгуле ветров и в распятии осенней смерти -- ощущается единство этого лица. Одна и та же на разных путях страдания, родина остается чистой, нестрашной, Христовой. Но движение образа только началось. С Россией повторяется с роковой необходимостью то же, что было с Прекрасной Дамой. По мере того как поэт вглядывается в ее лицо, он открывает в нем иные, пугающие его черты. Начинается дрожание, разложение лица на множество изменчивых ликов. С одной разницей. Это разложение России есть в то же время ее познание. Именно здесь творчество Блока достигает такой объективности, которая делает его для нас равнозначным историческому открытию. Воскрешается из забвения, собирается по черточкам таинственное для нас, оживающее ныне в истории лицо России.
Опасное исследование начинается с Русского Севера, с легкой перемены пейзажа.
Задобренные лесом кручи:
Когда-то там, на высоте,
Рубили деды сруб горючий
И пели о своем Христе.
Историческая память -- раскольничьи срубы -- вдвигает образ пейзажа в даль веков. Прошлое живое и поныне. «Лесные капли» зарождающихся здесь ручьев
Несут испуганной России
Весть о сжигающем Христе.
Поэт вдруг увидел в древней Руси чуждый лик Христа -- словно Спас Ярое Око глянул на него с новгородской иконы.
Но не только грозный Христос пугает его в северной Руси. Ему мерещатся в ней колдовские, языческие чары.
Лишь мох сырой с обрыва виснет,
Как ведьмы сбитая кудель.
Но чары действуют. Образ спящей колдуньи с ресницами, опушенными мхом, развертывается в целое видение, в дифирамбический гимн -- «Русь»:
Ты и во сне необычайна.
Твоей одежды не коснусь...
Неверный, он сейчас же сбрасывает покровы, окутывающие тайну, и видит странную, «необычайную», но далекую от святости Русь.
С болотами и журавлями
И с мутным взором колдуна...
Где ведуны с ворожеями
Чаруют злаки на полях,
И ведьмы тешутся с чертями
В дорожных снеговых столбах.
Мы едва узнаем лицо Руси в этой недоброй колдунье. Всего замечательнее: Русь теряет здесь славянские черты, превращаясь в хоровод «разноликих народов».
Мы, впрочем, еще не вышли из северных болот и дебрей. Только осень сменилась метельной зимой -- недоброй магической стихией поэта, -- и чужекровная Русь глянула на нас финскими глазами. Историческое ясновидение вскрывает пласты огромной глубины. Поэт сам дает этнографическую разгадку своей Руси.
Не в богатом покоишься гробе,
Ты убогая финская Русь!
Разглядев ее языческую, дославянскую природу, он уже не верит крестам ее церквей, когда-то возникшим для него из северных болот, не верит ее «синему, росному ладану».
И «не старческий, не постный лик» чудится ему под цветным московским платком.
Сквозь земные поклоны, да свечи,
Ектеньи, ектеньи, ектеньи, --
Шопотливые тихие речи,
Запылавшие щеки твои...
Блок знал чары русской, сжигающей, беспамятной страсти. От Снежной Дамы через цыганку -- к «тихой солдатке», разлетевшийся вихрем малявинских баб:
Смотрю я -- руки вскинула,
В широкий пляс пошла...
Неверная, лукавая,
Коварная, -- пляши! --
под звуки русской гармоники.
И в страсти, как в колдовстве, старая тема измены -- «неверная, лукавая» -- вторгается, отравляя, а может быть, усиливая очарование.
Впрочем, гармонику поэт любит слушать в рабочих пригородах. Коварная плясунья, должно быть слободская девка, и пляс ее и разгул -- из мещанских тем, из песен Фаины. Для Северной Руси поэт оставил ведовство, точно изнанку святости. Северный разгул -- осенний, сквозь пьяные рыдания. Для темы вольного, цыганского разгула поэт ищет иных пейзажей.
Прискакала дикой степью
На вспененном скакуне.
-- Долго ль будешь лязгать цепью?
-- Выходи плясать ко мне!
Кто эта степная Млада, «дикой вольности сестра»? Что-то не верится в ее славянское имя. Цыганка ли она, любительница «краденых кладов», или иная тяжелая кровь струится в ней, -- но тема степей сразу же ассоциируется с неславянской стихией. А где же настоящая, «привольная» Русь со «светлыми глазами» («Вольные мысли»)? с простором полей и безгрешной любовью? Мы уже видели, говоря о Блоке «Прекрасной Дамы», почему для него невозможно слияние с «земным пиром» земли. Один лишь раз Блок сделал попытку облечь свою русскую любовь в светлые, славянские одежды:
Здравствуй, князь!
Вот здесь у меня -- куст белых роз.
Вот здесь вчера повилика вилась.
Повиликой средь нив золотых
Завилась я на том берегу.
Нет, Блоку чужда славянофильская Русь, пожалуй, еще более, чем Русь народническая. Русь для него не икона, и боится он, смотря на нее, новых обманов. Все мы знаем, что нет пределов низости, где отрекся бы он от России («Грешить бесстыдно») -- скорее от Христа отречется:
В тумане да в бурьяне,
Гляди -- продашь Христа
За жадные герани,
За алые уста!
Неразрывно связаны: славянская стихия, простор полей и славянофильская, идеализированная Москва. Блок, несомненно, не любит Москвы. Об этом мы догадываемся уже по его молчанию. Случайные воспоминания о «прозрачной нежности Кремля в час утра чистый и хрустальный» не в счет для него, певшего Петербург. Не поверив в святую Москву, Блок разглядел мрачную тяжесть ее исторического призвания:
Русь моя, жизнь моя, вместе ль нам маяться?
Царь, да Сибирь, да Ермак, да тюрьма...
Он, который готов простить ей все, теперь грозит разрывом любовной связи, вспоминая московскую «тьму». Конечно, это бессильная угроза навеки прикованного сердца. Но его любовь к родине зорка, как ненависть. Под его мучительным взором распадается исторический миф России, оставляя тяжелое сомнение:
Знала ли что, или в Бога ты верила?
Что там услышишь из песен твоих?
Чудь начудила, да Меря намерила
Гатей, дорог да столбов верстовых.
Знакомый мир: финская Русь для поэта реальнее славянской. Исторический подвиг Руси не удался:
До Царьградских святынь не дошла...
Соколов, лебедей в степь распустила ты --
Кинулась из степи черная мгла.
Из разложения старой славянофильской схемы святой Руси рождается новая философия ее истории: финская северная Русь отважилась на бой со степной, татарской стихией, и в. этой борьбе тьма одолела ее. Вражескую тьму она приняла в себя, и с той поры
Дико глядится лицо онемелое,
Очи татарские мечут огни...
Тихое, долгое, красное зарево
Каждую ночь над становьем твоим.
Русь сама обратилась в ханское кочевье -- оттого тяжесть и тьма Москвы. И напрасно поэт проклинает свою любовь, отмалчивается на призыв Млады. Голос татарской Руси громко звучит в сердце, заглушая славянские звуки.
В «Новой Америке» мы имеем своего рода историко-географическую карту блоковской России. Поэт начинает свое путешествие по занесенной снегами «убогой, финской Руси». Но едва разглядел он ее «запылавшие щеки» --
Вот и вся она -- черноземная, подлинно русская Россия: сплошной пустырь, о котором нечего сказать: даже куст-дьякон едва ли не из Андрея Белого. Этот провал славянской, черноземной России -- самое примечательное в национальной интуиции Блока. В самом центре его географической карты (вот оно, истинное «оскуднение центра») зияет черное пятно. Черное пятно вокруг Москвы, расползаясь радиусами на сотни верст, предвещает близкий провал национального единства: СССР.
А уж там, за рекой полноводной,
Где пригнулись к земле ковыли,
Тянет гарью горючей, свободной,
Слышны гуды далекой дали.
Иль опять это... стан половецкий
И татарская буйная крепь?
Не пожаром ли фески турецкой Забуянила дикая степь?
Половецкая, татарская Русь воскресает на наших глазах буйством заводов, царством донецкого угля.
Черный уголь -- подземный Мессия, --
в новой Америке встает старая Орда. Ко ведь за хаосом огня в доменных печах должен стоять строй машин, тяжелый порядок, -- и татарская орда на миг является у Блока в виде «буйной крепи», предваряя евразийскую концепцию Золотоордынской государственности.
V
Наш анализ окончен. Татарская Русь непосредственно подводит нас к циклу «Куликова поля», из которого мы исходили. Теперь в нем нет для нас ничего загадочного. Мы понимаем раздвоение лица России, понимаем смысл измены. Единственно новое для нас -- это «белый» образ Руси, оцерковленный и вознесенный в непосредственную близость «Небесной Жены». Со времени Прекрасной Дамы Блок не дерзал писать иконописных ликов, и только здесь он становится в религиозное отношение к святой Руси. В этой Северной Руси нет ничего финского, загадочного, колдовского. Тем страшнее и стремительнее измена.
Другая волнующая черта этого цикла -- его актуальность.
Он обращен к будущему, а не к прошлому. Блок мысленно стоит перед грядущей революцией, «началом высоких и мятежных дней», и сознает повелительную необходимость выбора. Но он объективно прав: образ России двоится не только в его предательском сердце, -- единой России нет. Быть может, в этом ее расколе объяснение того, почему родина не могла исцелить поэта, не могла научить его верности.
При всем социальном радикализме Блока, при всем отвращении его от мира «сытых», он долго верил в святость «белого знамени». В октябрьские дни 1905 года для него еще кажется прекрасным
С дикой чернью в борьбе бесполезной
За древнюю сказку мертвым лечь.
И в страшные годы войны он еще уверяет: «Я не предал белое знамя».
Очевидно, революция должна была ощущаться им в своей оргиастической, татарской стихии. Для поэта исключается верность ей, служение ей, -- он мог лишь упасть в нее, утонуть в ней.
Но революция 1917 года была воспринята им не только как русское явление. Долгие годы поэт слушал в мире -- европейском -- подземный гул, предчувствуя обвал ненавистного буржуазного мира. Тогда-то поэт Блок стал публицистом, чтобы уяснить для себя смысл надвигающейся энергии, которая разрядилась в создании «Скифов».
Нам остается одно: наметить генезис самого образа «Скифов». Его «Двенадцать» -- это не Россия. «Двенадцать» созданы не по линии воплощений родины, а про-. должают городские, фабричные, уличные мотивы «Нечаянной радости». «Скифы» рождаются, несомненно, из «Поля Куликова».
Рождение это, однако же, лишено органического характера. В творчестве Блока нельзя найти зародышей этого образа. Он создан искусственно, умышленно и в этом смысле должен быть изучен в связи с публицистикой: тема «крушения гуманизма». Однако можно отдать себе отчет в том, как возник этот образ.
Становясь на сторону революции, Блок отдается во власть дикой, монгольской стихии. Но он не хочет совершать измены до конца и обороняется от судьбы эклектическим образом «евразийского» смысла.
Да, азиаты мы
С раскосыми и жадными очами.
Но «варварская лира» сзывает «на братский пир». Эта лира, собственно, не скифская, а славянская лира, и восходит она не только к Пушкину (как сам образ «Скифов» с их ритмом), а даже к Жуковскому, «певцу во стане русских воинов». Между «мирной лирой» и страстью разрушения, которая составляет подлинный пафос поэмы, конечно, невязка, конечно, двуликость. Потому-то и взял поэт этот почти мифологический (сродни кентаврам) образ, что он двулик: азиатской роже должно соответствовать славянское лицо. Но это певучее славянство не имеет ничего общего с белой Русью Блока. Оно насквозь искусственно в своей великолепной риторике. Патриотическая муза Жуковского вторит в нем манифесту Совета рабочих и солдатских депутатов. Поэтому оно неубедительно. Зато «азиатская рожа» удалась необыкновенно. И перевес ее свидетельствует о том, что начала хаоса, распада, «ущербной луны» победили для поэта на Куликовом поле.
Написанное А.А. Блоком в 1908 году стихотворение «На поле Куликовом» – часть одноименного цикла. В нем поэт отразил свои размышления о прошлом и будущем России. Вам предлагается краткий анализ «На поле Куликовом» по плану. Данный разбор будет полезен при изучении произведения на уроке литературы в 9 классе.
Краткий анализ
История создания - стихотворение написано А. А. Блоком в 1908 году после Первой русской революции, когда поэт, приверженный ее идеям, осознал, какие бедствия она с собой несет.
Тема - Россия, начиная с ее древней истории, находится в постоянной борьбе за свою независимость, и в начале ХХ века она снова оказалась на перепутье.
Композиция – стихотворение состоит из пяти частей, каждая из которых имеет свой сюжет, но все части объединены общей линией - проводится параллель между прошлым, настоящим и будущим страны.
Жанр - лиро-эпический, произведение сочетает в себе некоторые признаки стихотворения и эпоса, оно имеет сюжетную линию.
Стихотворный размер - все пять частей произведения написаны ямбом, стих разделен на строфы, каждая из которых состоит из четырех строк, используются разные виды рифмы: точная и неточная, мужская и женская, а также перекрестный способ рифмовки, то есть рифмуются первая и третья, вторая и четвертая строки.
Метафоры - «Наш путь… пронзил нам грудь» , «стрелой татарской древней воли» , «закат в крови» , «…сердцем вещим» , «Под игом ущербной луны» , «Вольные тучи» .
Олицетворения - «Река раскинулась… грустит лениво и моет берега» , «…грустят стога» , «идут испуганные тучи» .
Эпитеты – «…Доном темным и зловещим» , «тихие зарницы» , «вековою тоскою» , «…облаком суровым» , «Высоких и мятежных дней» .
Сравнение – «А Непрядва убралась туманом, что княжна фатой» .
История создания
1908-1917 годы в жизни А. А. Блока - это период переосмысления исторического прошлого России, ее настоящего и будущих назревающих перемен. Поэт создает небольшой цикл, состоящий из пяти стихов, под названием «На поле Куликовом». За основу им был взяты реальные сюжеты из истории страны: монголо-татарское иго, на несколько веков поработившее Русь, и героическое противостояние степным завоевателям.
Тема
Через все произведение проходит сквозной темой вечная борьба России за свою свободу. Куликовская битва становится символом освобождения от монгольского ига. Проблему исторического противостояния Руси и Орды А. А. Блок переносит на весь ход развития страны, в том числе на настоящее, предрекая России новую «Куликовскую битву», которая освободит ее от монархии. Революционные идеи поэта были вызваны происходившими событиями: революцией 1905-1907 годов, назреванием нового социального взрыва к 1917 году.
Композиция
Цикл состоит из пяти взаимосвязанных стихотворений, поэтому характеризовать его композиционное содержание необходимо по частям. В первой части перед читателем предстает картина из истории России: татаро-монголы наступают на страну («В степном дыму блеснет святое знамя и ханской сабли сталь…»).
Образ Родины ассоциируется у Блока со «степной кобылицей» , которая мчится вперед: «Летит, летит степная кобылица и мнет ковыль…» , «Степная кобылица несется вскачь!» как с символом силы и женственности. Здесь же поэт употребляет фразу, которая впоследствии станет крылатой, она точно передает мысль автора, что России суждено постоянно отстаивать свою независимость: «И вечный бой! Покой нам только снится…» .
Вторая и третья часть посвящены описанию подготовки к Куликовской битве и победы над врагом. Появляется образ Богородицы как защитницы русской земли и ее воинов: «Был в щите Твой лик нерукотворный светел навсегда» .
Последние две части цикла посвящены описанию современной России сквозь призму ее древней истории. Подъем революционны сил, уже очевидные перемены в жизни поэт чувствует, говоря: «Опять над полем Куликовым взошла и расточилась мгла» . Еще не слышно грома битвы, звона оружия, но лирический герой отчетливо предвидит их, обращаясь: «Но узнаю тебя, начало высоких и мятежных дней!» .
Жанр
Жанр - лиро-эпический. Произведение сочетает в себе переживания лирического героя, признаки стихотворения и одновременно характеризуется наличием сюжета. Оно состоит из пяти частей, которые, в свою очередь, разделены на строфы (четверостишия), написанные ямбом. Рифма используется точная (боли – воли), неточная (лениво – обрыва), мужская (Русь – боюсь), женская (кострами – знамя).
Способ рифмовки - перекрестный АВАВ.
Средства выразительности
Блок использовал различные художественные средства. К ним отнесем олицетворения : «Река раскинулась… грустит лениво и моет берега» , «…грустят стога», «идут испуганные тучи» , метафоры : «Наш путь… пронзил нам грудь» , «стрелой татарской древней воли» , «закат в крови» , «…сердцем вещим» , «Под игом ущербной луны» , «Вольные тучи» . Кроме того, поэт использовал эпитеты : «…Доном темным и зловещим» , «тихие зарницы» , «вековою тоскою» , «…облаком суровым» , «Высоких и мятежных дней» , и сравнение : «А Непрядва убралась туманом, что княжна фатой» .
Тест по стихотворению
Рейтинг анализа
Средняя оценка: 4.8 . Всего получено оценок: 54.
Александр Блок – очень талантливый человек, который прекрасно писал стихи, и кроме того, он была сам по себе – глубоким человеком, который многое понимал и ценил.
Александр Блок написал произведение в жанре стихотворение «На поле Куликовом…» в 1908 году. Блок сам по себе являлся человеком очень любящим свою страну, в которой он жил, а потому для него являлось делом чести показать все, как он любит и ценит свою родину, место где родился и вырос. Кому-то больше нравиться писать о любви, теме всегда популярной и признанной, но Блок был настроен больше патриотично, нежели многие другие поэты его времени. И его, как и многих, тем не менее, творческих и просто людей, беспокоило будущее России.
Александр Блок, в этом произведении показал себя, как самый настоящий предсказатель судьбы. Ведь именно в этом произведении он написал то, что ему казалось более приемлемым, то есть свои предположения что до будущего России, этой великой для него страны. И, как ни странно, он почти точно смог предугадать все, что случиться в скором или не скором будущем этой страны. Недаром, тут есть скрытый смысл. Ведь в этом произведении Куликовская битва как бы схожа с настоящей Русью, то есть того времени. Блок как бы провел параллель между той битвой и тем временем, и тонко намека, что России придется обороняться от возможных врагов. Так как их всегда много, несмотря ни на что.
Недаром Блок так предсказал судьбу во многом России. Ведь и у него для этого были свои причины. Когда-то, при революции и перед ней, Блок очень активно поддерживал само противостояние царю, этой его власти, которая казалась такой деспотической. Но после революции, ему как-то открылись по-новому глаза. Он понял, что революция – это не только свержение той власти, которая ни для кого не приемлема, но понял, что это – еще и то, что погибнут десятки тысяч невинных людей. А это, как он считал, слишком дорогая цена, даже за свободу и равенство.
Этот великий поэт подразумевал то, что Россия как бы кобылица, которая несется сама не зная куда, и эта кобылица е понимает, что делает, но, тем не менее, уже ничего нельзя будет изменить. А потому, явно видно, как Блоку жаль, что такие грядущие перемены не сделают эту возможно лучше. Но он тоже не сможет никак помочь, даже если предскажет будущее слишком явно. А потому он просит в этом стихотворении помянуть тех, кто еще должен будет погибнуть в этой кровавой бойне, которая увы не принесет свободы и чего-то лучшего, чем все ожидали.
Вариант 2
Стихотворение «На поле Куликовом» написано ямбом из пяти частей. В основании произведения лежат реальные события из истории страны.
Все стихотворение состоит из контрастов. Сначала время в произведении течет спокойно медленно, затем бег резко ускоряется. Начинается смертельный бой с кровью, грязью, трупами. Героическая борьба России с войском Золотой Орды за право сбросить с себя татаро-монгольское иго, обрести суверенитет. Добро всегда побеждает зло.
Россия во все времена своего существования борется за свободу, независимость. Победа на Куликовом поле стала началом освобождения русского народа от гнета татаро-монгол.
Фраза «И вечный бой! Покой нам только снится…» становиться крылатой. Россия олицетворяется символом силы в отстаивании своей независимости. В истории России это была самая кровавая битва. Тысячи убитых, покалеченных и раненых, погибших под копытами лошадей.
С просьбой защитить русское государство поэт обращается к магическим силам, силам природы. И они откликаются на его призыв. Является Богородица, вдохновляя бойцов на подвиги, вселяя в них веру в победу.
Поэт любит свою страну, предвидит перемены, подъем революционных сил, переживает за судьбу России, с тревогой думает о ее будущем. Чувствует Родину как живой организм, ощущает связь с ней.
Словами «И вечный бой! Покой нам только снится», выражается дух времени, его основа, быстротечность человеческой жизни.
В стихотворении переплетается прошлое страны, ее настоящее и будущее. Поэт восхищается героизмом простых людей, которые готовы идти на смерть, защищая Отечество.
А. А. Блок предсказывает будущее России, ее разорение и уничтожение, гражданскую войну, в которой погибнут тысячи ни в чем не повинных людей. Многие уедут из России, куда глаза глядят и никогда не вернуться назад. Поэт переживает, но не знает, как это предотвратить. Пытается осмыслить противостояние народа и царского правительства. Трагизм подчеркивается образом неба: «Закат в крови!»
Анализ стихотворения Блока На поле Куликовом
Александр Блок – человек, который покоряет своих читателей, и просто людей –самых обычных или нет, не имеет значения, но все-таки покоряет. Потому что все его произведения – полны какой-то невыразимой печали, или же наоборот – невыразимого одиночества. Но он таков есть – и изменяться не надо ему.
Его стихотворение, которое появилось на свет в 1908 году своей жизни. Это произведение он назвал «На поле Куликовом». Оно очень красиво, но все же весьма необычно. Потому что не только написано в необычном стиле формы, но к тому же затрагивает все очень важные аспекты в жизни людей. Россия – страна родная для Блока, а потому неудивительно, что он всегда был патриотом, и просто всегда любил своей родной край, красивый и любимый.
И именно Александр Блок как будто бы предсказал будущее своей России. В то время назревало серьезное происшествие – революция. И это время он предпочел перенести в своем крае, и не покинул его, как бы ему не говорили, что это может быть очень опасно. Его можно отнести к группе тех людей, которые состояли из поэтов и писателей, которые были патриотами своей страны всегда и такими и остались. Именно потому вскоре свет увидел произведение, которое недвусмысленно называлось «На поле Куликовом». Ведь автор как бы пытается провести параллель с битвой, которая когда-то была названа «Куликовская». Потому что обстоятельства как бы очень схожи с той битвой, и с теми происшествиями, которые уже произошли тогда в краю Блока.
Александр Блок даже в своем произведении отстаивает позицию – быть всегда рядом со своим народом, и в своем краю. Он знал, что судьба людей, простого народа – скорее всего, будет трагична и печальна. Но все равно остался, вопреки своей судьбе.
В стихотворении недаром проведена параллель со знаменитой битвой на Куликовском поле. Ведь снова придется Росси обороняться, и причем – еще сильнее. Ведь в стране еще существуют люди, которые до безумства покорились своей идее – сделать страну просто немыслимой, и только из-за идеи великой. Они готовы на все, а потому – страна может быть уничтожена своим же народом.
В своем произведении Блок как бы говорит о прошлом, но вспоминает на самом деле – настоящее, и говорит даже о будущем, которое так неотвратимо. Он также подчеркивает, что Родине придется долго после этого – как бы лечиться.
Стихотворение обширное, и имеет как бы разделения, которые нумерованы.
Стихотворение относится к поздней любовной лирике поэта. В нем с большой силой выражена сила чувств, погружаясь в воспоминания о былой любви, автор смог воссоздать и передать яркую картину чувств.
Знаменитый поэт Федор Иванович Тютчев написал стихотворение «Чародейкою зимою» в удивительно подходящее время-накануне новогодней ночи, это был 1852 год. Тематика стихотворения как нельзя лучше подходит для именитого праздника
Произведение, которое описывает утро на водоеме, расположенном недалеко от маленького поселение, было написано в 1887 году. Автор только начинает свой творческий путь и многому учиться у своего наставника в лице Фета
Лингвокультурологический анализ
цикла стихотворений А. А. Блока «На поле Куликовом»
Цикл А. Блока «На поле Куликовом» посвящен «символическому событию русской истории, которому суждено возвращение» и разгадка которого впереди. (8, 216) События XIV века становятся поводом для размышлений о судьбах современной России. Изучение лингвокультурологического пространства произведения позволяет проникнуть в замысел поэта. В цикле «На поле Куликовом» мы видим противостояние двух миров, двух станов. Главный герой – ратник времен Куликовской битвы и одновременно современник поэта, стоящий на пороге «высоких и мятежных дней». Автор решает сложную художественную задачу: рассказать о прошлом, настоящем и будущем России, а потому время в произведении циклично. Решению данной задачи способствует определенный подбор лексики.
Лингвокультурологическое пространство цикла «На поле Куликовом» многослойно. Каждый образ несет в себе богатейшие ассоциации, что обусловлено многозначностью слов и сложными связями с различными элементами культуры. Первый пласт – древняя история, рассказ о конкретном историческом моменте – битве на Куликовом поле, второй – размышление о настоящем через призму истории, третий – думы о будущем в свете рассуждений о прошлом и настоящем. В центре лингвокультурологического пространства такие лексемы: «степь» и «река», «пожар», «костер», «зарница», «огонь», «молния» и «мгла», «туман», «облако», «туча». В формировании пространства участвуют образы воинов, образов животных : цветовая и звуковая лексика. Все перечисленные образы помогают создать главный образ произведения – образ России.
Через все произведение проходит образ реки. Вначале перед нами неперсонифицированный, обобщенный образ реки, создающий картину степи. Слову «река» подчинена вся лексика первой строфы, эту функцию выполняет глагол «грустят»: «река…грустит», «грустят стога». Но в первом стихотворении четыре раза используется слово «путь», а в символике многих народов река ассоциируется с образом пути, дороги, то становится ясно, что река - это символ дороги, выбора, который будет неотвратимым, так как во втором стихотворении появляется образ «горючего белого камня», символ выбора. Слово река соединяет в себе фольклорное начало со значением конкретного географического объекта Куликовской битвы. Во втором и третьем стихотворениях образ реки приобретает конкретное, материальное наполнение, а в семантическое поле слова «река» попадают имена собственные Непрядва и Дон. Непрядва - символ разделения добра и зла, родины и врагов. Дон, «темный и зловещий», ассоциируется с мраком, игом, вражескими силами, смертью. Неслучаен параллелизм: «перед Доном» - «перед боем». В четвертой части река становится вновь образом обобщенным, так как названия не упоминаются, а в пятой о реке напоминает только слово «плеск», ассоциативно настраивающим читателя на размышления о роли реки. В целом слово «река» получает метафорическое значение, поскольку указывает на границу между «своими» и «чужими», обыденными сверхъестественным. Образ реки вызывает различные культуроведческие ассоциации: это и Рубикон (для героя стихотворения выбор очевиден – решение принято: победить или погибнуть), и Стикс (в греческой мифологии Стикс - река в царстве мертвых, но и в стихотворении Дон, мрачный, страшный, тоже символ смерти). Строка «Не вернуться, не взглянуть назад» относит нас к мифу об Орфее, возвращающемся из Аида, и Лотовой жене. Река становится рубежом, переход через который необратим. Образ реки ассоциируется с образом воды, «древним универсальным символом чистоты, плодородия и источником жизни. Считалось, что чистая вода имеет целебные свойства и является формой божественной милости, даром матери-земли (родниковая вода) или небесных богов (дождь и роса)» (11, 153), в этом смысле туман – символ божественного начала, так как значение слова трактуется как «скопление мелких водяных капелек или ледяных кристаллов в приземных слоях воздуха» (9, 813).
Очень значимо в лингвокультурологическом пространстве слово «даль», поскольку соотносится то с татарским, то с русским станами. Даль - это и чужое пространство: «Домчимся. Озарим кострами Степную даль», и русская сторона: «И вдали, вдали о стремя билась, Голосила мать». Противопоставлены и такие образы: «И, чертя круги, ночные птицы Реяли вдали…»и «Опять за туманной рекою Ты кличешь меня издали». Как завершение этой темы в: «Я вижу над Русью далече Широкий и тихий пожар».
Символ степи очень значителен, повторяется несколько раз, когда непосредственно используется слово «степь» и употребляются производные от этого слова имена прилагательные: «степной путь», «степная даль», «степная кобылица». В этом контексте А. Блок изображает степь традиционно. Наше внимание привлекает толкование степи как пустоши у В. И. Даля и как пустыни у С. И. Ожегова (9, 764). В этом контексте степь становится символом смерти, враждебного начала. Степь, где «грустят стога», совсем не та степь, где растёт ковыль. В первом случае степь взята вместо лугов, предваряя основную тему: тоска-печаль северного поля вливается в тоску-страсть южных степей. Эта безбрежная тоска – «твоя, о Русь!», и вместе с тем она «пронзает грудь стрелой татарской воли». Тоска Руси - татарская тоска. Поэт мчится на бой с татарской ратью, неся в груди тоску по древней, степной воле. Степная воля лирически звучит по-разному. Сначала это радостное упоение: «Я не боюсь… Домчимся. Озарим». И вдруг ужас: «Останови!.. Испуганные тучи… плачь, сердце, плачь!…»
Знаменательна лексема «воля», по-новому раскрывающая ключевую фразу стихотворения: «Наш путь - стрелой татарской древней воли Пронзил нам грудь». Какое из значений слова «воля» имеет в виду Блок? «Воля» - это «свобода, свободное состояние» и «данный человеку произвол действия; свобода, простор в поступках». В 1380 году Русь вышла на бой с Мамаем, но в русском войске было очень много крещёных татар, осевших за годы ига в русских землях и перешедших на службу к русским князьям. За полтора столетия владычества Орды «стрела татарской древней воли повлияла на формирование русского национального характера. Глубокое противоречие между свободой степей и жёстким подчинением стало основным конфликтом в душе русского человека. В результате - «И вечный бой! Покой нам только снится Сквозь кровь и пыль». И в этом ключе более точным вариантом толкования слова воля станет «данный человеку произвол действия; свобода, простор в поступках», то есть стремление к битве за свободу. Любая битва – это огонь войны, а потому одними из самых значимых являются образы заката, крови, пожара, зарниц, молнии, символов огненного начала. В смятении боя, в ощущении грядущих человеческих страданий, где высший, небесный мир объединяется с миром земным («Закат в крови! Из сердца кровь струится!»), в предчувствии великого пожара-зарева («…Я вижу над Русью далече Широкий и тихий пожар»), в прозрении грядущих потрясений поэт создает образ огня, сопутствующего России на протяжении всего исторического развития. Обращают внимание эпитеты: «широкий» (никому не спастись от него) и «тихий» (надолго). Пожар в произведении – это огонь войны, костры, столкновение с ордой, предчувствие будущего «мирового пожара», причем неконтролируемого. С помощью образа зарниц усиливается образ грядущего пожара и грядущих потрясений, ведь зарница - «отблеск дальней грозы» (9, 220), а гроза есть природное явление и «разрушительная сила чего-нибудь» (9, 149). Сочетание «Закат в крови» несет двойной символ: сам по себе закат символизирует смерть (11,46), а образ крови усиливает эти впечатления.
Особого внимания требует образ мглы – «ночной и зарубежной», «Опять над полем Куликовым Взошла и расточилась мгла, И словно облаком суровым, Грядущий день заволокла», «за разливающейся мглой». В первом стихотворении полярные свет и мгла предстают нерасчлененными, в соответствии с таким же смешением русского и татарского начал: «В степном дыму блеснет святое знамя И ханской сабли сталь». Образ мглы появляется и в эпиграфе к 5 части. Но если в эпиграфе мгла заволакивает грядущий день, то в самом стихотворении о мгле говорится еще и как о солнце: «Взошла и расточилась мгла». В одной семантической группе со словом «мгла» находятся слова «облако», «туча», «туман». Об этом свидетельствуют синонимические связи: «туман, дымка, темнота, туча», имеющие общее семантическое ядро – «пелена тумана, пыли, дыма». Согласно трактовке В. И. Даля, «пелена» – это «покрывало» (4, 189), а слово «покрывало» этимологически связано со словом «покров», то есть некая защита; другое значение – «что-нибудь плотно заволакивающее, закрывающее со всех сторон». На базе данного значения возникают ассоциации с чем-то таинственным, может быть, враждебным. Оба ряда ассоциаций в полной мере реализуются в произведении. В первом стихотворении мгла «ночная и зарубежная», но она не страшит героя, в 5 части мгла вновь «взошла и расточилась». Но надрыва и тревоги в душе уже нет. Есть сосредоточенная готовность быть «светлым навсегда», биться до конца. Между этими частями образы переходные: тумана, полночи. Оно из значений слова «туман» переносное: «символ неясного, запутанного, непонятного». Именно в тумане происходит явление Богоматери. Непрядва «убралась туманом, что княжна фатой», а потому туман можно считать и символом божественного начала. В этом отрывке противопоставлены Дон, «темный и зловещий» и Непрядва с «серебром волны». Происходит столкновение нескольких цветов: черного («темный» Дон, «ночные поля», «туча черная орды») и белого, а точнее светлого, («фата», «туман», «серебро волны», «на стальном мече», «лик нерукотворный светел»). Именно серебристые, стальные оттенки становятся символом покровительства Богородицы. Возникают ассоциации с праздником Покрова Пресвятой Богородицы, на который земля «одевалась» снегом, то есть приобретала белый наряд. Важен и тот факт, что битва состоялась восьмого сентября - в день Рождества Богородицы. Мы знаем, что Куликовская битва имела большое историческое значение она нанесла сильный удар по могуществу Золотой Орды, ускорив процесс ее распада. Важным следствием битвы стало усиление авторитета Москвы и ее роли в образовании единого Русского государства.
Тревожное настроение создают постоянные упоминания о криках лебедей, о степных кобылицах, орлем клёкоте, зорях и тумане, образах создающих ощущение достоверности. В поэзии Блока в образе лебедя - значения, восходящие к мифологическим представлениям: лебедь - олицетворение божества, чистоты, красоты. Во всей полноте образ птицы раскрывается в цикле « На поле Куликовом». Торжественно-тихое стихотворение « Мы сам-друг, над степью в полночь стали». За Непрядвой кричат лебеди. Под тихими зарницами в криках лебедей воин слышит Ее голос. В душе народа русский поэт прочитал Ее имя: имя Пречистой Заступницы – Богородицы. «В криках, плеске и трубах лебедей есть нечто пророческое: накануне Куликовской битвы они были приметами будущей победы. В финале цикла в «плеске и трубах лебедей» угадывается потенциальное столкновение двух конкретно не определенных сил». Значимым является и образ «степной кобылицы» , символизирующей степь, родину, будущее. Образ будущего складывается через трактовку лексического значения: кобылица - это «молодая кобыла, кобыла с жеребёнком» (9, 281). Автор неслучайно использует именно форму «кобылица», слово книжное, в словаре В. И. Даля не зафиксированное. А значит образ ассоциируется с современностью. Исторический путь страны, в представлении поэта, протянулся от поля Куликова сквозь настоящее в будущее, связался с образом «степной кобылицы», которая «несется вскачь». Связан с этим образом и образ белого коня («Я рыщу на белом коне»), символизирующий победителя практически во всех культурах. «Объезженная лошадь - важный символ власти» (11, 158), а значит, герой способен победить. А вот «степная кобылица» - это свободное животное, следовательно, герою еще предстоит борьба за свободу, за свою страну.
Интересно проследить, как автор использует лексику военной тематики. В 1части «бой», во 2 части - «биться», «полки», в 3 части – «рать», в 4 – «сеча», в 5 – «бой», «битва». К этой группе примыкают слова «знамя» и «стяг», а также названия вооружения: «меч», «стрела» (о татарах), «ханская сабля», «кольчуга». «Сеча» в словаре С. И. Ожегова дано с пометами «книжное, устаревшее, поэтическое» и трактуется как «бой, битва, сражение» (9, 713), в словаре В. И. Даля не зафиксировано. Но отмечается слово «бой» в значении «битва, сражение, брань, побоище». Слово «сеча» используется один раз в 4 части: «Я слушаю рокоты сечи», слово «бой» фиксируется дважды: «И вечный бой!», «…как перед боем». Один раз используется слово «битва» с определением «чудная». Определяющим является слово «бой», использующееся в начале и в конце произведения. Значимы для любого сражения образы знамен. Поэт использует слова «знамя» и «стяг». Стяг – «древнерусское название воинского знамени» (4, 260). Слово «стяг» является символом победы, далекой, желанной, невозможной: «Светлый стяг над нашими полками Не взыграет больше никогда», что говорит о предчувствии будущих несчастий. А вот знамя с точки зрения символичности – нечто большее, так как говорит еще и о государственности: происходит противостояние полков, религий, культур, государств.
На основе лингвокультурологического словаря к данному тексту интересно проследить этимологические особенности ключевых лексем. 72% слов общеславянские, 11% общеславянские индоевропейского происхождения, 7% заимствования, причем заимствованные слова «туман», «облако», в некоторых строках это символы враждебного начала, и «сабля», вражеское оружие.
Лингвокультурологическое пространство вбирает в себя цветовую лексику. Преобладающие цвета – это красный, белый и черный. Они появляются непосредственно или опосредованно. Красный цвет: «закат в крови», «кровь», «пожар», «зарницы», в последних присутствует еще и огненно-золотой цвет, как и в образе «молньи боевой». Все озаряется отблесками: костра, пожара, молний, зарниц, «темного огня», «ущербной луны», «одежды, свет струящей», блеска «святого знамени», стали «ханской сабли», «серебро волны», «стальной меч». Красный цвет прежде всего ассоциируется с кровью и огнем. Символические значения красного очень многообразны и порой противоречивы. Красное символизирует радость, красоту, любовь, но и войну. Красный цвет, разбавленный всполохами, вносит чувство тревоги.
Тяжеловесны образы, созданные с помощью лексики, обозначающей черный цвет и его вариации: «испуганные тучи» (грязно-серый цвет), «в полночь» (черный), «в темном поле», Дон «темный и зловещий», «с полуночи тучей», «средь ночных полей», «ночные птицы», «тучей черной», «во мглистой ночной вышине», даже огонь – «темный». Наиболее важные значения черного - «небытие, смерть, хаос, разрушение (9, 4), что мы видим в культурологическом пространстве произведения. Но эти образы не создают ощущения безысходности, так как используется лексика, обозначающая оттенки белого, серебристого. С серебром у православного человека связаны следующие ассоциации: серебро – это символ божественного начала, так как серебряные вещи широко используются в богослужении,а значит серебристые тона создают дополнительный эффект присутствия божественного начала в пространстве произведения. Главное и исходное значение белого - свет. Белый тождествен солнечному свету, а свет - это Бог, жизнь. В цикле «На поле Куликовом» мы видим, что белый цвет – это цвет Богородицы, божественного начала, но в то же время цвет враждебного начала, ведь мгла – это субстанция белесого цвета. Так с помощью цветовой лексики создается еще один пласт лингвокультурологического пространства.
Звуковой пласт создается с помощью следующих сочетаний: «лебеди кричали», «крики лебедей», «орлий клекот», «голосила мать», «рокоты сечи», «трубные крики», «трубы лебедей», «ты кличешь», «взывают мечи». Лебединые крики становятся символом тоски, предупреждением, призывом к защите родины. Среди лексики, создающей звуковые образы, слова «кличешь» и «голосила» являются просторечными, что вызывает ассоциации с народной культурой, с фольклором, а слово «взывают» является высоким, употребляется оно со словом «мечи». Меч – символ защитника, а защита Родины – священный долг, что подчеркивается использованием соответствующей лексики.
Так с помощью разнообразных образов-символов автор создает уникальный образ России, соединенный с образом Богородицы. В первом стихотворении «Русь моя», «жена моя», «Русь», во втором – «родина», в третьем появляется Она: «мы с Тобою», «Твой голос», «Ты сошла», «Твой лик нерукотворный», в четвертой части – «над Русью». Примечательно, что в пятой части нет никаких наименований родины. Наше внимание привлекает фраза «Твой лик нерукотворный». Известно, что в иконографии есть только образ Спаса нерукотворного. Данная стихотворная строка вызывает ассоциации с изображением Христа на иконах, а мы помним, что именно образ Спаса Нерукотворного помещался на хоругвях. Такая ассоциация дает нам право говорить, что Блок уверен в покровительстве высших божественных сил, в покровительстве Христа и Богородицы. В ночь, когда «Мамай залег с ордою», когда «голосила мать», чувствуя беду, а «орлий клекот» «угрожал бедой», свершилось чудо. Сквозь ужас и мрак «сошла, в одежде свет струящей» Та, чей «лик нерукотворный Светел навсегда» был на щите. Покровительство Богородицы, а через ассоциации и покровительство Спасителя, создает образ Святой Руси. Наиболее важен образ в третьей части, где тревожные звуки будущей битвы становятся предвестниками таинственной встречи: «В тёмном поле были мы с Тобою». И в то же время Русь - не только высокая покровительница, но и жена: «О, Русь моя! Жена моя!». Образ России-жены стал творческим открытием Блока, который не отделяет свою судьбу от судьбы России. «Блоковская тема Руси-жены восходит к традиции представления государства в облике женщины» (8, 79).
Благодаря многозначности большей части слов создается сложное лингвокультурологическое пространство. По мнению Г. П. Федотова, «обращение Блока… к Куликовской битве опиралось на многовековые фольклорные и литературные источники и традиции, подготовившие его художественно-символическую интерпретацию» (13, 231). «Блоковский цикл не только впитал в себя литургические цитаты, но и непосредственно воспроизводит ситуацию молитвы, обрываясь побудительным «Молись!»» (8,91) Пространство упорядочивается таким способом, что каждое стихотворение повторяет движение от тьмы и ночи к свету и дню. В первой части от ночи к образу костра, являющегося символом света. Во второй части полночь противостоит ранней обедне и светлой жене. Третье стихотворение начинается словами «В ночь», далее появляются «ночное поле», с которым связывается «черная туча орды». Последняя фраза этого стихотворения: «Светел навсегда». Именно в третьем стихотворении и начинают накапливаться образы, означающие «светлое», «дневное»: одежда, струящая свет, «серебро волны», «лик…светел». В финальном стихотворении все образы (звуковые, цветовые) отступают на второй план, так как закрыты мглой, а ведущим становится образ будущих сражений.
6.Литература.
1.Александрова З. Е. «Словарь синонимов русского языка». – М., Просвещение, 1998.
2.Блок А. А. «На поле Куликовом». А. А. Блок «Лирика». – М., «Просвещение», 1986 г.
3. Гречаник И.В. «Религиозно-философские мотивы русской лирики рубежа XIX – XX столетий: Монография» // «Особенности лирики А. Блока: философские основы, стиль». - М., 2003.
4. Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка. – М., Эксмо, 2007.
5. Жуков В. П., Жуков А. В. «Школьный фразеологический словарь русского языка»
6.«Искусство», энциклопедия, т.1. – М., «Аванта», 2007.
7.«Искусство», энциклопедия, т.2. – М., «Аванта», 2007.
8. Левинтон Г. А., Смирнов И. П. ««На поле Куликовом» А. Блока и памятники Куликовского цикла». – М, 1976.
9. Ожегов С. И. «Словарь русского языка». – М., «Русский язык», 1990г.
10. Селиванова Т. «Цвет времени»// «Искусство», приложение к газете «Первое сентября». №4, 2007
12. Ушаков Д. Н. «Толковый словарь русского языка». – М.
13. Федотов Г.П. « На поле Куликовом. Опыт комментария к лирическому циклу Блока»// Федотов Г.П. «Святые Древней Руси» - М.: АСТ, 2003
14. Шанский Н. М., Боброва Т. А. «Этимологический словарь русского языка». Александрова З. Е. «Словарь синонимов русского языка»
Александр Блок за недолгие сорок лет своей жизни пролетел яркой кометой по литературному небосклону и после себя оставил впечатляющий след. Пик его творчества пришелся на беспокойное время: страдающая от революционной лихорадки Россия, которую он любил и посвятил ей большую часть своих произведений.
Творчество Блока
А. Блок жил на рубеже двух веков и стал одним из последних поэтов дореволюционной Руси. Многие произведения в творчестве Блока посвящены Родине, стихи о которой можно встретить практически у каждого поэта. Но уникальна в произведении «На поле Куликовом» патриотическая лирика. Анализ стихотворения показывает, что для автора равнозначны и минувшее, и грядущее Руси. Особенно волновало поэта будущее отчизны, так как он понимал, что большой исторический период уходит в прошлое.
Россия разделилась на два враждебных лагеря, и Блок ищет аналогий в истории государства и сопоставляет сложившуюся ситуацию со временами Дмитрия Донского, когда русский народ вышел на Куликово поле отстоять свою независимость. И посвящает этой теме стих «На поле Куликовом». Здесь читатель найдет описание русской природы, воспоминания о прошлом России и предчувствие перемен.
Тема стихотворения
Начиная анализ стихотворения А. Блока «На поле Куликовом», стоит отметить, что в стихотворении поэт затрагивает острый вопрос, особенно его мучивший в последнее время: взаимоотношения народа и интеллигенции. Ожидание событий, которые изменят судьбу России, поэт связывает с воспоминаниями о Куликовской битве. Блок был уверен, что Мамаево побоище - это символические события в истории России, и им суждено вернуться. Значение Куликовской битвы слишком велико для России - она принесла русскому народу освобождение от иноземного ига.
В своих раздумьях о будущем России, Блок использует символику Куликовской битвы. Приближающуюся революцию и освобождение от царизма он сравнивает с освобождением Руси от татарского ига. Продолжая анализ стихотворения «На поле Куликовом» А. А. Блока, мы видим, что вторым планом в стихотворении автор поднимает проблему отношений интеллигенции и народа. Стан Дмитрия Донского он уподобляет народу - «десяткам миллионов», а «несколько сот тысяч» русской интеллигенции, не умеющей найти подход к народу, сравнивает с ордой Мамая.
«На поле Куликовом»
Написано произведение «На поле Куликовом» в годы первой революции, в 1908 году. Со слов А. Блока, в поэзии тема России должна всегда оставаться главной. Поэт обратился к ней в самом начале творческого пути и до конца жизни остался верен этой теме. Цикл «На поле Куликовом» разделен на пять глав и полностью посвящен России, здесь два героя - воин-русич и поэт.
Блок писал, что таким символическим событиям, как Куликовская битва, суждено возвращаться. В одном из своих стихотворений Блок сказал, что прошлое страстно глядит в будущее. Первая часть «На поле Куликовом» играет роль пролога, где автор обращается к Руси как к своей жене. Это вызвало бурные обсуждения, но Блок, называя родину женой, вкладывает в это особый смысл - так поэт показывает свою непреодолимую любовь к России.
Второе стихотворение «На поле Куликовом» А. Блока сообщает о грядущем бое и воин, собираясь лечь «за святое дело», говорит, что он не первый и не последний, кто отдаст свою жизнь за родину, так как она еще долго будет больна. О том, что помогает Руси в борьбе за правое дело, рассказывается в третьем стихотворении. Когда двинулась орда, ей помогает выжить светлый «лик нерукотворный».
В третьей части появляется символический образ. Может, это сама Россия, может, Богородица? Важно одно: этот светлый идеал помогает выстоять герою и Руси в суровых испытаниях. В последнем стихотворении поэт верит в будущее великой России. Она, со своими традициями, историей, огромным потенциалом народа, дает поэту надежду на преображение его родины. Она помогала поэту противостоять «страшному миру» своей величественной красотой.
Путь России
Продолжая анализ стихотворений Блока «На поле Куликовом», мы видим, что первые строки цикла раскрывают путь России. Автор представляет два плана: временной и пространственный. Временной план открывает читателю исторический путь России, раскрывая минувшее и открывая будущее. В прошлом он ищет животворящую силу, позволяющую России не бояться «мглы ночной», которая скрывает ее долгий путь. И сила Руси в вечном движении.
Время течет медленно, как река. Но войско отправляется в путь, и вскоре «скудная глина» обрыва и «в степи» грустящие стога сменяет дорога сквозь мглу. Время ускоряет свой ход, и тьму сменяют огни костров, блеск знамени и сабель. Начался бой, и от былого спокойствия уже не осталось следа. Степная кобылица летит так быстро, что уже закат в крови. Смертельные баталии на земле отображает небо. И нет числа погибшим, - это случается так же часто, как закат на небе.
В образе несущейся «степной кобылицы» автор представляет родину. Этот образ воплощает в себе вечное движение и скифские истоки. Плата за движение вперед - страдание. Поэтому поиски будущего у автора трагичны - путь Руси лежит через боль: «стрелой татарской» наш путь «пронзил нам грудь». Пространственный план в сочетании с временным придает произведению особый динамизм. Русь не застынет в неподвижности, на пути ее всегда будут ожидать перемены: «И нет конца!».
Следует отметить особое изображение России поэтом. Как показал анализ стихотворений Блока «На поле Куликовом», основную роль здесь играют не внешние впечатления, а сопоставления с внутренними переживаниями поэта. «Закат в крови», льющейся из сердца поэта, иллюстрирует глубокое личное восприятие автором родной земли. Блок отходит от традиционного в литературе образа Родины-матери и сравнивает ее с любимой женщиной.
Прошлое России
Чтобы понять настоящее России и предвидеть ее будущее, автор обращается к давнему прошлому страны. «На поле Куликовом» - образец патриотической лирики Блока, здесь поэт сливается с лирическим героем. И невозможно отличить, где автор выражает свои чувства, а где говорит от имени героя. Образ России поэт представляет в образе жены и горячо любимой женщины - «Жена моя!». Такое отношение к отчизне встречается только в творчестве Блока. Автор стремится разгадать, понять источник силы родины. Но это невозможно, она непостижима, и от этого еще прекраснее.
Настоящее и будущее
История России дает стимул и силы жить, великая страна, которая выжила, истекающая кровью, и встала на ноги, но получила серьезные раны, поэтому не окрепла - долго еще будет «родина больна». Но автор уверен, что она выдержит и в этот раз, потому как переживала и более страшные времена. Блок уверен, что хранит Россию невидимая сила - «лик нерукотворный». Страна как птица Феникс поднимется из пепла, благодаря этому заступничеству, - «светел навсегда». У такой страны может быть только великое будущее.
В стихе «На поле Куликовом», как никогда, раскрылся талант Блока, как поэта-провидца. Он чувствует, что многие трудности России предстоит перенести. Опять «взошла и расточилась мгла», но он гордится ее силой и несгибаемостью - «твой час настал». Большие испытания способна вынести только огромная, могучая страна. Строки Блока написаны как бы вне времени, и их можно отнести не только к XIV, решающему для Руси веку, но и к нынешнему. В этом состоит предсказание великого гражданина России - поэта А. А. Блока.
Тонкая грань
Этой патриотичностью Блок учит из своего «далека» любить, быть терпимым к родине и довольствоваться тем, что есть. Продолжая анализ стихотворений Блока «На поле Куликовом», нельзя не отметить связи цикла со статьей «Россия и интеллигенция», в которой автор пишет, что есть две реальности, не понимающие друг друга - народ и интеллигенция.
Непрестанная смена настроений и боевых знамен происходит среди сотен тысяч. Над городом стоит гул, в котором и опытному слуху не разобраться, такой гул стоял и над станом татар в ночь перед битвой. Скрипят телеги за Непрядвой, вопль людской стоит, а на туманной реке плещутся и кричат гуси.
А среди десятка миллионов - тишина и сон. Стояла тишина и над лагерем Дмитрия Донского, однако заплакал воевода и услышал, как неутешно плачет вдова, как мать бьется о стремена сына. Есть меж двумя станами, народом и интеллигенцией, черта, на которой сходятся те и другие.
Как странно схождение на ней - сходятся здесь и босяк, и рабочий, и крестьянин, и сектант - с чиновником и общественным деятелем, с писателем и революционером. И хоть и тонка черта, два стана по-прежнему не желают знать друг друга и относятся как к перебежчикам и изменникам к тем, кто желает покоя. Не так ли тонка эта черта, как речка Непрядва? Вилась она меж двух станов, семь ночей текла, краснея от крови, в ночь после битвы.
Стремительное движение
В стихотворении присутствуют восклицательные предложения. В сочетании с художественными средствами, они делают произведение более выразительным, раскрывают внутренний мир поэта. В произведении Блока звучит гордость за родину, сумевшую подняться и отстоять свою независимость. Он чувствует себя поэтом родной страны и счастлив, что сопричастен к великой эпохе потрясений.
Стремительное движение - это приближение к гибели, вечный бой в стихотворении не радостен, а драматичен. И темп поэтической речи, и интонационный строй соответствуют теме произведения. Оно начинается медленно и спокойно, затем темп нарастает стремительно, предложения становятся короткими - «Домчимся!», «Останови!», «Покоя нет!».
Восклицательные интонации нарастают - в семи строфах семь восклицательных знаков. Речь автора предельно взволнована и это ощущение достигается и стиховым строем. Завершая анализ стихотворения Блока «На поле Куликовом», необходимо отметить, что написано оно разностопным ямбом, именно это придает тексту особую динамичность, передавая безудержный порыв и трагическое приближение к гибели.
